И наконец Себастьяна с Леопольдиной и Асмодей с Люком сели на два разных судна. К сожалению, они не знали, что я уже покинула Сент-Огастин и плыву по реке Сент-Джонс, намереваясь добраться по ней до моря, чтобы вскоре попасть в Саванну, там встретить Каликсто, Диблиса и вместе с ними погрузиться в кромешный ад на борту «Афея». Что ж, так иногда бывает. Когда Асмодей с Люком не застали меня во Флориде, они отправились на остров Индиан-Ки, к Себастьяне и Лео. Посовещавшись, Себастьяна и Асмодей решили, что возвращаться в Гавану слишком опасно; к тому же обессиленная Себастьяна была слишком слаба для нового морского путешествия, не говоря уж о новой встрече с Квевердо Бру.

Тем не менее в Гаване мне все-таки удалось выжить. И вот, направляемая книгой моей сестры, с помощью верного и любимого Каликсто, я уже не сомневалась, что найду Себастьяну и ее спутников на этом острове. Ведь они сами подсказали мне, где их искать. Надежда на встречу, как объяснила потом Себастьяна, отодвинула день ее крови, страшный день ее крови. Именно так: она ей сильно помогла, эта надежда — как и обретенные ею «сокровища».

И наконец мы с Каликсто увидели берег острова Индиан-Ки. Там, у ветхой пристани, при свете клонящегося к закату солнца я увидела две фигуры, сидящую и стоящую. Одежда на сидящей женщине сияла яркой синевой, она была голубее моря и неба, чистая, как сама лазурь. И я сразу поняла: это Себастьяна д'Азур. А высокая девочка подле Себастьяны, разделявшая ее ожидание и прикрывавшая ее от солнца шелковым зонтиком, — то была моя дочь Леопольдина, такая же ведьма, как я сама. По длинному пирсу навстречу нам шагал мужчина, судя по широким плечам и белокурым волосам — Асмодей; за ним по пятам шел, прихрамывая, мальчуган со светлыми волосами. Он старался идти как можно быстрей, насколько позволяла его больная левая нога.

Каликсто улыбнулся, налег на весла, и лодка еще быстрее стала приближаться к пирсу. Когда же он поднял руку и помахал ею, то в ответном приветствии взметнулась одна, потом две, три, четыре — восемь рук поднялись, чтобы помахать ему в ответ. (Bien, пусть будет все-таки шесть рук; я и сейчас не могу поверить, что Асмодей тоже мне помахал.) А при виде того, как Леопольдина помогла Себастьяне подняться из кресла, я встала на колеблющейся под моими ногами корме шлюпки и махала, махала обеими руками, словно собиралась взлететь. Мое сердце было готово взорваться, как падающая звезда, но звезды взрываются, когда умирают, а я, к счастью, выжила. Когда же я ступила на пирс и попала в объятия дорогих мне людей, то удивлялась только одному: каким образом это незнакомое место вдруг оказалось таким похожим на родной дом?

— Mes enfants, [203]— проговорила Себастьяна сквозь подступившие слезы, подталкивая ко мне Леопольдину и Люка, — позвольте мне представить вашу… вашу Геркулину. Dites bonjour. [204]

И они действительно поприветствовали меня: Люк отвесил поклон, а Леопольдина, хоть и не подошла ко мне близко, тоже кивнула. Дело в том, что у бедняжки появились некоторые подозрения, которыми она еще не успела поделиться с братом. Основывались они, aprés tout, [205]на простой арифметике: она сама, Лео, несомненно была ведьмой, хотя ее мать Перонетта была простой смертной; и если учесть, что я — «очень особенная», по словам Себастьяны, ведьма — повстречала Перонетту лет десять назад (Леопольдине и ее брату как раз исполнилось десять лет), то значит… Лео, как уже говорилось, обладала острым умом и сразу смекнула, что именно могло быть во мне особенного. Более того: Асмодей не сдержал обещания помалкивать, а Себастьяна за прошедшие месяцы почти отчаялась увидеть меня снова и начала говорить обо мне в таких выражениях, которые позволяли предположить, что я причастна к появлению на свет близнецов, хотя она и не называла меня напрямую их отцом.

— Здравствуй, — произнесла наконец девочка.

Я обратила внимание, что сказано это было по-английски, но с сильным французским акцентом. Себастьяна считала, что по-французски надо говорить только в мире теней, только дома, и за полгода обучила Лео почти всему, что знала сама. Люк же находился всецело на попечении Асмодея, что сильно расстроило меня, когда я узнала об этом. Однако потом стало ясно, что каждый из «опекунов» уравновешивал влияние другого на моих малюток. Да Себастьяна и не допустила бы ничего дурного. Между тем Леопольдина протянула мне руку с длинными гибкими пальцами — совсем как у меня, только еще мягче и, пожалуй, несколько угловатую, что объяснялось ее юным возрастом — и показала мне свой oeil de crapaud, в котором черный зрачок выступал, образуя подобие жабьей лапки, на синеву радужной оболочки, такой же светлой, как и у Люка. И вот она стояла, показывая мне глаз, что между нами, сестрами, означает вызов или приветствие.

«Что же мне делать? Что сказать?»

Я отошла от Лео и приблизилась к Люку, и тот сжал мою руку, принялся осыпать меня поцелуями, и мне даже показалось, что на мою щеку упала слеза — одновременно легкая и очень весомая. У мальчика под ногтями и на линиях липких от пота ладоней чернела грязь, выделяя все линии его судьбы. Тем не менее эта детская ручонка показалась мне верхом совершенства.

Вот уж воистину, две половинки меня самой. Это было сразу и жутко, и восхитительно.

Я снова взглянула на Леопольдину. Она казалась выше, рядом со светловолосым братом выглядела едва ли не брюнеткой, и лишь в ее кошачьей грации да в своевольном упрямстве Люка я смогла угадать черты, доставшиеся им от Перонетты Годильон. Одним движением пальца я передвинула свои синие очки на кончик носа, чтобы поверх темных стекол показать юной строптивице мои глаза. Затем шепотом сообщила ей, что колдовская метка запечатлена в них навсегда и что когда-нибудь я расскажу ей отчего, если она захочет меня выслушать.

— Vous êtes… — робко начала она по-французски и оглянулась на Себастьяну, после чего, набравшись храбрости, продолжила: — Так вы очень сильная ведьма?

— Думаю, так и есть, — ответила я, всей душою желая, чтобы она не восприняла мои слова как хвастовство.

По правде сказать, у меня перехватило дыхание. Стоя на неплотно пригнанных и посеревших от непогоды широких досках пристани, взволнованная до такой степени, что готова была разрыдаться и потерять самообладание, я вовсе не чувствовала себя сильной. Нет. И когда я повернулась к Себастьяне, с трудом заставив себя оторваться от ее «сокровищ», то поняла: силы мои окончательно истощились.

Ах, столько лет, столько долгих лет я ждала момента, когда опять увижу ее, эту ведьму, которая отыскала и спасла меня. Теперь время пришло, и мы снова встретились. Я сразу заметила, что Себастьяна нездорова: ее кожа была влажной, в испарине, и мне оставалось только гадать, долго ли она ждала меня на пристани в компании Леопольдины. Шелковый зонтик недостаточно защищал ее от солнца. Не так давно Себастьяна по очень настойчивой просьбе ученицы узнала при помощи ясновидения день моего приезда (юные ведьмы не страшатся этой отрасли Ремесла, в отличие от старших сестер), но его час оставался для них неведом. На лице Себастьяны прошедшие годы оставили свой след. Их действие, однако, не было разрушительным, вовсе нет: она по-прежнему оставалась красивой, хотя ее черные волосы подернулись серебром да углубились морщинки у рта и у синих глаз — их лазурная синева звучала в том имени, которое она приняла в мире теней: Себастьяна д'Азур. Азур — по-французски означает «лазурь». Себастьяна Лазурная. Фигура ее тоже изменилась, потяжелела и утратила прежнюю статность. Талия исчезла, хотя… В общем, бывает и хуже: слишком полной назвать ее было нельзя. Кожу Себастьяны покрывала испарина, и это было, скорее всего, потому, что она не успела привыкнуть к жаре американского юга. Моя soror mystica так и не привыкнет к этой жаре до самой смерти. Во время наших разговоров мне всегда приходилось либо обмахивать ее каким-нибудь веером, либо прибегать к помощи целой системы механических опахал, укрепленных на потолке и стенах всех наших комнат, — их приводили в действие с помощью бечевки, привязанной к руке или ноге. Мне не хотелось отходить от моей Себастьяны ни на шаг — как и ей от меня, — но мы все-таки расстались после взаимных приветствий. Асмодей при этом молчал, но он, конечно, обратил внимание на мои глаза, выдававшие мою колдовскую силу, и это явно его встревожило.