Куда? Alors, я не участвовала в обсуждении наших планов и не знаю всех подробностей. Мы с Гранией плывем в Бостон, чтобы там подняться на борт парохода «Хариклея» и отплыть в Англию, в портовый город под названием Грейвсенд, неподалеку от Лондона. Когда мы доберемся туда, нам надо выбрать, куда двигаться дальше — в ее Ирландию или в мою Францию. Мне вообще-то все равно, так что решать предстоит моим близким. Определиться будет непросто, потому что Леопольдина очень хочет поселиться в Лондоне, а Грания по-прежнему относится к англичанам с презрением; между тем Каликсто и Люк хотели бы обосноваться во Франции, на побережье, и вновь связать свою судьбу с морем, потому что бывших моряков не бывает. On va voir. [269]Но куда бы мы ни отправились, мы будем вместе. Это мы решили твердо.

Моя троица позднее также направится в Бостон, где мы должны с ними встретиться. Им еще предстоит опечатать наше Логово ведьм, затем передать «Гекату» в руки некоего негоцианта из Каролины, а потом отправиться дилижансом на север. «Персефону» мы сдали внаем Лемюэлю Корбейлю, причем довольно дешево, хотя договор аренды оставляет за нами полное право взять шлюп обратно, если мы захотим вернуться на остров. Но мне кажется, что последняя страница нашей островной жизни перевернута. Лео говорит, что наше будущее не там, однако нельзя быть уверенным ни в чем. Когда она простерла свой пророческий взгляд в более отдаленное будущее, куда прежде мы не отваживались заглянуть, она узрела нечто невероятное и настолько тревожное, что я даже не решаюсь об этом писать. После того сеанса ясновидения Лео проспала четыре дня кряду, но все равно проснулась обеспокоенной и взволнованной, после чего мы все впятером решили: нужно уплыть из этих готовых вцепиться друг в дружку штатов как можно скорее.

Bien, а вот и Грания.

Под покровом утренней мглы (не говоря уж о страхе перед заразой, обеспечивавшем покой и мне, и моей мисс Люси, как я и рассчитывала) Грания проскользнула в мою каюту из своей, смежной с ней. Она сообщила, что лихорадка, к счастью, не передалась никому из пассажиров и никто не заболел. Хорошая весть — значит, наша высадка в Бостоне не будет отложена из-за карантина. Скорее всего, когда капитан узнает (с большим опозданием) о смерти девочки, он уговорит ее родственников похоронить малютку в море, причем как можно скорее, сегодня же, пока мы в открытом море и до порта еще далеко. А потому я должна поспешить и побыстрее докончить рассказ о наших планах на будущее.

Грания через несколько дней встретится с моей троицей — как только им удастся сбыть с рук «Гекату» и добраться в Бостон на перекладных. Ну а потом, если ворожба Лео и Грании подтвердит разумность и безопасность этого плана, они вчетвером займут самые роскошные каюты «Хариклеи» и отплывут в Англию. Составлю ли я им компанию во время морского путешествия? Едва ли; ведь покойники редко задерживаются на борту корабля. Но я буду поблизости, рядом с Леопольдиной, потому что за ней надо присматривать: la pauvre наверняка примется день за днем курить опиум и заниматься ясновидением, пока не впадет в ступор — в таком состоянии ей легче перенести ненавистное морское путешествие.

Теперь же… Теперь мне пора передать тело девочки ее родственникам, предоставив покойницу собственной судьбе, то есть морским волнам, а самой вознестись. Грания захватила с собой в дорогу все необходимое, чтобы вызвать меня опять, так что я ухожу ненадолго.

Enfin, солнце уже поднимается, и иллюминатор в каюте сияет, как жерло атанора на крыше у старого Бру. Грания очистила от нагара свечи, при свете которых я дописывала мою книгу, и готовит постель, где мне предстоит оставить мое нынешнее тело. Моя любимая напоминает, что судовой врач вот-вот придет. Когда это случится, в каюте не должно быть никого, кроме Грании; несколько дней назад она вызвалась ухаживать за больной девочкой, чтобы «облегчить ее уход».

Любовь моя. Моя Грания. Будь благословенна за то, что любишь меня, невзирая на мою бестелесность, и готова любить вечно, кем бы я ни стала — хоть духом, хоть божеством. И хотя никто из нас по доброй воле не согласится на подобную любовь, поверьте мне на слово: это гораздо лучше, чем ее противоположность — утрата. А чтобы я не сомневалась в неизменной любви Грании, есть одна вещь; Грания всегда надевает ее.

Надо объяснить.

Среди обгоревших бревен пакгауза не уцелело ничего стоящего — наше добро вознеслось, когда явились все цвета мира, словно алхимический cauda pavonis, многоцветный хвост павлина, раскрывшийся посреди пламени удивительного пожара, таинственным образом изменявшего сущность вещей, превращая все и вся в нечто иное, необыкновенное. После него остались только гарь и грязный ил. Однако Каликсто — верный и любящий Кэл — до моего первого сошествия дни напролет перелопачивал грязь на месте сгоревшего склада и сумел найти это.

Это было все, что от меня осталось: камень размером с яйцо, яркий, как солнечный свет, само совершенство, тот самый единственный истинный философский камень. Каликсто подарил его Грании Берн. Она вставила его в обрамленную изумрудами оправу, так что получилась брошь с застежкой из золотой филиграни. Грания носит эту вещь всегда и везде — иногда как брошь на неизменно высоком вороте, а иногда как подвеску на золотой цепочке, достаточно длинной, чтобы камень был вровень с ее сердцем.

За дверью слышится плач. Так и есть, пришли родственники усопшей. А вот и судовой врач.

Мне пора вознестись к Этернитас. [270]Но сначала я дождусь… Вот, я наконец получила его — долгожданный поцелуй милой Грании, запечатленный на моей желтушной и совсем окоченевшей руке.

— Тебе пора в небо, моя дорогая, — говорит она. — Прислушивайся к зову моего сердца. Он не заставит ждать, ты же знаешь.

Да, мне и вправду пора. Я улетаю, оставляя последнюю «Книгу теней» Грании Берн. Пусть напишет свое имя сразу под моим, как обладательница камня и хранительница всех моих тайн, правдивый рассказ о которых закончен сегодня, в четвертый день августа тысяча восемьсот сорок седьмого года.