Итак, первые два ушли во Францию, во Враний Дол. Но горе ей, если она ответит мне оттуда, когда я жду ее в Гаване и все время прислушиваюсь, не скрипнет ли входная дверь дома Квевердо Бру, возвещая о ее приезде, и не появятся ли какие-то иные, менее заметные знаки ее грядущего прибытия.

Еще два письма я послала в Сент-Огастин. Возможно, она решит, что я не выполнила ее указание плыть в Гавану к этому Бру, и вместе со своими спутниками направится туда. Если так, пусть письма ждут ее на почте. Я написала на конвертах: «poste restante». [98]Пускай поджидают ее там, в уютном местечке, помеченном буквой S, в помещении на первом этаже, выходящем на улицу, где я так долго жаждала получить от нее хотя бы одну строчку.

Третьи два письма я отправила в Новый Орлеан на адрес Эжени, прежней обитательницы Киприан-хауса, о которой С. знала по моим ранее написанным посланиям. Я надеялась, что Себастьяна найдет ее, если вдруг приедет в тот город неподалеку от устья Миссисипи, привлеченная искони распространенным там французским языком и множеством местных ведьм.

Итак, оба письма были отнесены на почту. Теперь оставалось одно: ждать. Дожидаться ответа. Поджидать, когда объявится Себастьяна. Ожидать, когда Бру использует меня. Когда возвратится Каликсто. Enfin, ждать, пока пройдут эти медленные шесть месяцев, тягучие, как самодельный сироп из отжатого вручную сахарного тростника.

И вот они прошли, эти шесть месяцев, по истечении которых Каликсто должен был возвратиться на Кубу. Вообще-то — пусть этот факт укоротит повествование, если не длинный язык рассказчицы, — Каликсто вернулся даже раньше этого срока и как раз вовремя, чтобы…

Впрочем, постойте. Искушение ускорить ход событий слишком велико, ибо мне очень не хочется подыскивать новое тело, а затем вселяться в него, чтобы обрести две новые, только начавшие коченеть руки, способные закончить мой рассказ. Но пока мне хорошо и в трупе моей Мисси: он ничем не хуже других. Конечно, если б я смогла оказаться в живом теле… Alors, это невозможно. Увы. Но с какой радостью я променяла бы нынешнее невидимое и бессмертное состояние на способность снова почувствовать что-то, снова услышать, как бьется мое сердце, когда любимый рядом. Ах, как сильно хочется мне попробовать на вкус свои слезы, ощутить вес заплетенных в тяжелую косу волос. Я соскучилась даже по горькой сухости во рту в момент пробуждения. Мне так не хватает звуков и всего того, что являют нам органы чувств. Того, что смертные воспринимают как должное.

Hélas, пойми меня правильно, сестра. Ты тоже однажды умрешь. Скорее всего, смерть наступит от истечения крови, и это отдаст тебя во власть эфира (можешь, если угодно, называть такое состояние «эфирным»). И все, что было тобой, все, что и поныне есть ты, подвергнется процессу сублимации, то есть возгонки, и пополнит эссенцию, в состав которой входят те, кто в течение многих веков проходил дистилляцию смертью, чтобы достигнуть царства эфира. Но так повезло далеко не всем. Тем, чьи таланты сродни моим, уготован иной путь. Читай дальше. Имя нам легион — тем, кто обретает бессчетное множество форм и меняет свое обличье под тягостным гнетом смерти. Но заклинаю тебя, сестра: живи! И верь мне, когда я скажу тебе: ничто из того, чем довольствуются мертвые, не сравнится с тем, чему внимают, что чувствуют и чем наслаждаются живые.

Теперь о девочке, в чьем теле я сейчас обитаю: она лишь колодец, а я стала водой. Ее собственная душа, упокоившись, осеребрилась и унеслась ввысь. По правде сказать, ее становится все меньше и меньше, она все дальше отступает в смерть, подобно тому как я отклоняюсь от главной нити повествования. Ну что ж, вперед, за работу! Давно пора перестать оплакивать себя смертную и продолжить рассказ о том, как я стала такой, как сейчас. То есть о том, как началась моя смерть.

Мое нынешнее существование не подразделяется на временные отрезки: не знает никаких времен года, месяцев, недель, дней, даже часов. Однако я еще могу вспомнить ту пору, когда в моей жизни существовали ночи и дни.

Днем я обычно сидела в библиотеке Бру или у себя в комнате и читала, читала, читала. Если научные интересы моего хозяина частенько затрагивали множество областей, напрямую к алхимии не относящихся, то вполне можно предположить, что я, в силу моей любознательности, вскоре стала сведущей и в его излюбленной области знания. Меня увлекала и утешала не алхимия как таковая, per se, [100]но сами штудии.

По ночам же я чаще всего отправлялась бродить по городу. Только при лунном свете я начинала делать то, что хотела: писала письма, просматривала предоставленные мне портовыми служащими списки кораблей, прибывающих из Франции, Флориды или Луизианы. Правда, мне то и дело говорили: «Корабли, сеньорита, не прибывают, как дилижансы. Они просто возникают на горизонте». Кроме того, я наведывалась в контору компании «Бернхем и K°», чтобы осведомиться (всякий раз втуне), нет ли вестей об «Алкионе». Прибыл ли он в Испанию, не поплыл ли, часом, опять в Антверпен или все-таки повернул домой? Ела я тоже по ночам. В своей комнате я держала нехитрый запас продуктов, пополняя его на рынке, в обжорных рядах, где торговля не то продолжалась допоздна, не то начиналась затемно, то есть как раз тогда, когда я спешила домой, словно вампирша перед рассветом. По утрам я ложилась в постель, чтобы проспать самую жаркую часть дня. Почему? Ночную жизнь, лишенную не только солнца, но и дневного света как такового, я предпочла по одной-единственной причине: ночью я могла видеть светоносных тварей, которых Бру посылал следить за каждым моим шагом. Не могу утверждать уверенно, что он шпионил за мной, ибо не знаю, каким образом это могло делать его светоносное воинство — павлины, коты, летучие мыши, крысы и сотни птичек колибри, а также пчел, бабочек и светляков. Как они могли сообщать своему демиургу о том, что разнюхали? Возможно, он что-то различал по их внешнему виду. Себастьяна однажды проделала это со своим вороном, когда много лет назад послала его за экипажем, в котором я покинула Враний Дол и уехала на юг Франции в обществе двух порожденных водными стихиями духов: священника отца Луи и девицы Мадлен де Ла-Метри, чью просьбу мне надлежало исполнить. Себастьяне удалось осуществить свой план, слив воедино сны и колдовство. Способен ли на такое Бру? Я сомневалась. Едва ли он мог видеть все, что я делаю, в мельчайших подробностях. Скорее всего, он умел читать по полету птиц и прочих своих шпионов, а по их виду понимал, чем я занимаюсь: сижу ли в любимом углу в «Лa Фелисидад» или брожу по порту в поисках нужного пакетбота. Как поступили бы эти стаи, если бы я взошла на борт одного из судов и отплыла от берега? Оставалось только гадать. Бру ни за что не позволил бы мне уехать. Сначала я подозревала это, а в недалеком будущем, увы, убедилась во всем сама.

Alors, Бру утверждал, будто никакими сверхъестественными способностями не обладает, будто у него есть только знания. Однако его твари все равно летали за мной по пятам. Когда я спрашивала его напрямую, он отрицал, что посылал их за мной. Говорил, что они делают это по собственной воле, ибо я привлекаю их к себе. Прожив какое-то время в его доме, я поняла: лучше точно знать, когда и кто за мной увязался. Куда хуже не видеть, а лишь ощущать их присутствие. Увы, при дневном свете они оставались совершенно незаметными. Самым же худшим было чувствовать, как падают на меня их поблескивающие золотые испражнения, хотя сам источник оставался невидимым, — приходилось стирать крупинки и брызги с кожи, с одежды, с волос. Поэтому я днем и ночью носила ажурные шляпки с широкими полями (к счастью, они как раз вошли в моду), что спасало и от золотого дождя фекалий, и от придирчивых взглядов иных кубинцев, мнивших себя знатоками последних веяний моды.