В центре комнаты, на полу, мы соорудили из кирпича широкий и очень мелкий «бассейн». Он был круглый, шести футов в диаметре, и наполнялся золой, «усиленной» добавлением человеческих останков (их с куда меньшими хлопотами, чем можно предположить, добывали Каликсто с Люком, не без помощи Эжени, во время поездок в Новый Орлеан). На дощатом полу, окружавшем «бассейн» — который напоминал не то центральную часть мишени, не то зрачок, — Люк начертил карту островов, так что она заняла все пространство мансарды. Для того чтобы произвести гадание, нам требовалось сдвинуть в углы все наши рабочие столы и прочую мебель. Этим мы занимались раз в два месяца — не так часто, как хотелось бы близнецам, но я настояла на этом, а то мы предсказали бы столько кораблекрушений, что взятые нами призы дали бы обильную почву для подозрений. Зависть опасна — стоит добавить ее к подозрениям, и… Нет, я не могла так рисковать.

Таким образом, пол превратился в карту, изображавшую не только рифы и острова, но и самые мелкие детали. Они, хотя и скрытые под водой, представляют особую важность для нашего промысла. Сама водная гладь была изображена так, что разные оттенки синего цвета соответствовали разным глубинам, промеренным лотом, и нас особенно интересовали мелководья. Правда, спешу заметить, наша карта все-таки содержала ошибки ее источников, старых испанских и английских лоций, в одних случаях неточных, в других ошибочных. Пару раз это привело к существенным ошибкам в предсказаниях, но ведь именно эти самые карты и лоции вызывали большую часть кораблекрушений. Позор — уже четверть века, как Флориду прибрали к рукам американцы, а окружающие воды так плохо показаны на картах. Ну что ж, «другим хуже, нам лучше», как говаривала Лео. Enfin, пол в мансарде соединял в себе точную (более или менее) науку картографию и искусство, поскольку Люк показал здесь свое умение обращаться с красками и пером (о втором таланте свидетельствовало множество гроссбухов: в них Люк учитывал каждый заработанный или потраченный нами грош).

Кроме того, именно Люк отвечал за поддержание огня в очаге, нагревавшем золу до нужной температуры: во время гадания она должна была быть достаточно теплой, но не горячей. Леопольдина составила такой точный атлас, что могла определить не только день, но и час, наиболее подходящий для ворожбы. В этот час мы вчетвером собирались в мансарде и смотрели, как она втыкает топорик посреди «бассейна»: так, чтобы он находился в равновесии и не падал, присыпая для этого золу вокруг его лезвия горкой и слегка утрамбовывая, чтобы та удерживала его, но вместе с тем позволяла вращаться подобно стрелке компаса. И топорик действительно поворачивался, однако не раньше, чем Леопольдине удавалось, приложив немало усилий, убедить его сделать это — сам по себе он падал, и удержать его можно было, лишь применив множество заклинаний. Если предстояло кораблекрушение, сулящее нам выгоду — эта выгода обеспечивалась тем, что мы зарывали в золу золотые монеты, направляя гадание в нужное русло, — то топор очень медленно, почти незаметно для глаз поворачивался, указывая обухом туда, где оно ожидается. После того как нам удавалось определить сам факт кораблекрушения и его место, мы переходили из макрокосма в микрокосм: разворачивали на столе обычные карты уже известного участка и уточняли координаты надвигавшейся катастрофы при помощи оккультомантии или, если она не помогала, сидеромантии.

Первый вид гадания представлял собой следующее: двадцать одна игла помещалась в стеклянное блюдо, поставленное поверх мореходной карты. Затем в блюда медленно подливалась вода, причем дождевая, и при этом она не должна была находиться в жестяной или оловянной посуде. Сквозь воду мы могли видеть, как большинство иголок указывает в сторону одной и той же точки.

Второй вид гадания, похожий на первый, заключался в отслеживании движений соломинок, положенных на раскаленную докрасна чугунную сковороду. Впрочем, раскаленная докрасна лопата тоже подходит.

Так мы определяли точное местоположение грядущего кораблекрушения. Потом Лео с помощью астрологических процедур предсказывала наиболее вероятную его дату, и нашему Каликсто оставалось только проследить, чтобы «Сорор Мистика» оказалась ближе к этой точке, чем какое-либо другое судно.

Et voila, так нам удалось стать богатыми. Причем очень богатыми.

Hélas, пока мы не выработали столь точные методы ясновидения и пока само Логово строилось и обустраивалось, я жила в башне — словно старая ведьма из какого-нибудь романа, в каковую мне вскоре предстояло превратиться, — а близнецы поселились на борту нашей «Сорор Мистика».

И вот однажды вечером я рискнула выйти из дома (на что отваживалась редко, потому что в последнее время привлекала взгляды прохожих; порой они останавливались и участливо спрашивали о моем здоровье, ведь я совсем потеряла аппетит и сильно исхудала, моя бледность усилилась, а волосы стали не просто седыми, а серебристыми, и по ночам мне приходилось скрывать их сияние с помощью широкополой шляпы) и пошла вдоль по Кэролайн-стрит к морю, к нашей шхуне.

Полночь уже настала, но я захватила с собой корзинку с вином и закусками: немного шоколадных конфет, фрукты и прочую снедь. Я решила сделать приятный сюрприз всей моей троице, как я мысленно их называла.

На борт шхуны я взошла тихо — так тихо, что позднее мне стало казаться, будто я и впрямь ожидала застать там то, что застала, увидеть, что увидела.

Но на самом деле это было зрелище, которого я никак не ожидала увидеть.

Конечно, я могла бы предречь происходившее там, предсказать с помощью ясновидения это… этих… В общем, мою троицу. Но во время гадания мы, сестры, узнаем лишь то, о чем спрашиваем. А я, как уже говорилось, никогда не предполагала нагадать себе нечто подобное.

Близнецы спали по обе стороны от Каликсто, прижавшись к нему. В капитанской каюте было не так уж темно, и при золотистом свете зыбкого огонька масляной лампы, подвешенной на высоко вбитом крюке, я заметила, что дремлют они в более чем интимной позе.

Длинные, покрытые светлыми волосками ноги Люка были прикрыты покрывалом с великолепным сапфировым отливом, словно наброшенным ему на колени художником вроде Тьеполо или Тициана для создания большего живописного эффекта. Я увидела шрам на его левой ступне. Прозвище «лорд Байрон» продержалось дольше, чем его хромота, но исчезло вместе с Асмодеем; и я подумала так отчетливо, словно услышала эти слова, громко сказанные вслух: «Мальчик вырос».

Если б меня спросили, я бы ответила, что знала об этом. Ведь ему исполнилось шестнадцать или семнадцать, он был независим, у него водились деньги и он жил своим умом. Вообще-то Люк сильно напоминал Каликсто в ту пору, когда я впервые его увидела: того же возраста и того же типа, разве что посмелее. Да, он вырос. И хотя я не стала для него (а тем более для его сестры) настоящей матерью или настоящим отцом — тут более преуспели Себастьяна и даже Асмодей, — все равно я была неприятно поражена, когда увидела, причем более чем наглядно, что мальчик превратился в мужчину. И это произошло за семь с небольшим лет, прошедших — нет, пролетевших! — со дня нашей первой встречи. Кем я оставалась для близнецов все эти годы? Увы, вовсе не матерью и не отцом. Кровной родственницей? Тоже едва ли, потому что именно так они относились друг к другу и более ни к кому. Может, просто наставницей или опекуном? Нет, все-таки я оставалась для них кем-то более значимым. Alors, ни одно слово не передает полностью смысл наших с ними отношений; я просто была тем, кем была: ведьмой, которая некогда зачала этих близнецов, а затем нашла их спустя десять лет, самых тяжелых лет их и моей жизни. А теперь мальчик вырос. И я вот-вот его потеряю. Enfin, обо всем этом рассказал мне один вид его затянувшегося шрама, когда я стояла в дверях каюты, глупо уставившись на спящих. Они не замечали моего присутствия. Что-то подсказывало мне: наша семья распалась, и эта мысль отдавалась в сердце чувством горького одиночества. Моего одиночества. Такого сильного, что по щекам невольно потекли слезы. Я протянула дрожащую руку, чтобы подвинуть к себе стул. Он стоял у стола, заставленного остатками пиршества; при этом я нечаянно задела и опрокинула бутылку из-под вина. Она оказалась пустой и покатилась по столу, как это бывает на пришвартованных судах: медленно, однако производя куда больше шума, чем на земле. Потом она упала на пол и разбилась… И моя троица проснулась.