На подводе мы доехали до порта (я удивилась, когда увидела синюю водную гладь в моем видении), где гробы перенесли на барку, направлявшуюся на другую сторону залива. Там, в Регле, находилось «поле костей». Дрожащий Каликсто еще раз доказал мне свою верность, устроив не одно, а сразу два погребения. Ему пришлось действовать тонко, поскольку ни один из его подопечных не был мертв, а кладбищенский сторож, он же пономарь (хотя эти слова звучат слишком торжественно применительно к этому убогому созданию), был хуже животного — один из тех, кто не гнушается открывать рты мертвым и ощупывать зубы в поисках золота. По моему наущению Каликсто пообещал этому стражу могил хорошую мзду, если тот свято соблюдет неприкосновенность двух наших гробов. Юноша твердо решил защищать меня, пока не закончится мое исцеление. К тому же требовалось скрыть тот факт, что он намерен похоронить Бру, хотя алхимик не желал сходить в могилу.

Именно так: Каликсто поместил связанного и скованного Квевердо Бру в гроб, заткнув ему рот кляпом. Старый алхимик лежал там, завернутый в свой бурнус, как в саван. Чтобы он не задохнулся, Кэл расколол одну из досок гроба и вставил в трещину косточку, предусмотрительно захваченную из Комнаты камней. Кажется, юноша слегка стыдился того, что делал, и, хотя ради него я убила Диблиса (чего кок, несомненно, заслуживал), сам он немного жалел алхимика. Кэл заказал для него могилу на высоком месте, где не грозил оползень со склона холма. Там Бру мог бы дышать — некоторое время, — но позвать кладбищенского сторожа или могильщиков не мог. Чтобы вы не подумали, будто мой друг вел себя со зверской жестокостью, скажу: он всего лишь стремился обезвредить Бру, помешать ему устроить погоню или послать вслед за нами своих светоносных тварей, когда мы поплывем из Гаваны через пять или шесть дней. Такое вполне могло случиться.

Что касается меня, я предпочла общую могилу, слегка припорошенную рыхлой землей. Поскольку я лежала в гробу, то его крышка должна была оставаться неприбитой, чтобы я смогла выбраться из него самостоятельно, когда наступит срок. Каликсто устроил это при помощи, как уже сказано, щедрой раздачи монет, а потом регулярно наведывался на кладбище. Сюда нечасто отваживались заглянуть даже привидения, а он приходил ежедневно, в каждый из тех пяти дней. Появлялся на рассвете, охранял мой сон, приносил хлеб и воду Бру и на время трапезы освобождал его от кляпа, приставив нож к горлу, чтобы алхимик не поднял крик. Затем кляп возвращался на место, а Бру снова ложился в гроб еще на двадцать четыре часа. Этот ритуал повторился пять раз ради поддержания жизни алхимика, пока я сама не восстала из мертвых и не решила его дальнейшую судьбу — точно так же, как он в свое время присвоил себе право распоряжаться моей судьбой.

А я лежала в своем гробу, как и предполагалось с самого начала. Я погрузилась в глубины царства неупокоенных душ, в мир тайн, клятв, обещаний, боли и мольбы; я впитывала все это в себя, как бессвязный лепет, тем самым облегчая страдания умерших, принося покой их душам, и становилась все сильнее. В моем закрытом гробу не было ни единой, даже самой узкой щелки — в мире мертвых мне не нужно было даже воздуха, чтобы дышать. Кроме этого странного отдыха, этого сна, мне требовалось только одно: книга Себастьяны. Конечно, я не могла ее читать, пока лежала в могиле. Но едва я проснулась и восстала из гроба, она тут же понадобилась мне. Я быстрее раскрыла книгу и узнала, что…

Hélas, я действительно поднялась из гроба через пять дней. Мертвые нашли покой, а я стала сильнее. Окончательно я еще не поправилась, но уже выздоравливала. И, к счастью, снова обрела способность говорить, а значит, смогла окликнуть Каликсто, который сидел на могиле и глядел в темное звездное небо.

И я сумела разгадать… или хотя бы приблизиться к разгадке того, что сделал со мной алхимик, что он сотворил посредством Великого делания. Теперь я была готова отправиться на поиски светлого и тихого места, где можно прочитать книгу Себастьяны и узнать наконец, что с ней случилось и почему я попала к алхимику по имени Квевердо Бру.

«О милая Аш, душечка, что я наделала! Ежели, паче чаяния, ты найдешь эту книгу…

Беги, дорогая!»

Бежала ли я? Не совсем.

Конечно, мы с Каликсто тут же уехали из Гаваны, но не бежали, потому что призыв Себастьяны сильно запоздал. Теперь, когда нам удалось спастись, бежать было не от кого. От Бру? Мы его укротили.

Да и куда мне было податься? Куда бежать? Мне хотелось сначала внимательно изучить книгу Себастьяны, а уж потом строить планы и выбирать маршрут. Требовалось время, чтобы как следует подумать и осмыслить прочитанное, поскольку моя сестра выражалась загадками и намеками — она слишком спешила и не могла зашифровать последние страницы. Мне предстояло угадать предполагаемую конечную точку ее — вернее, их — путешествия. Себастьяна хотела сообщить об этом мне, но утаить от Бру, если тот доберется до «Книги теней» раньше меня.

В итоге я поняла, куда направились Себастьяна и сопровождавшая мою soror mystica «теневая компания». Однако с тех пор, как я отправилась на их поиски ради обещанных мне тайн, прошло целых полгода. Но я расскажу об этом моем открытии позже. Сначала о том, как и почему мы покинули Кубу и зачем сделали с Квевердо Бру то, что сделали.

Как я уже говорила, Каликсто воротился в Гавану не юношей, но взрослым мужчиной. Что было с ним на борту «Алкиона», я не знаю; Каликсто никогда не рассказывал о том плавании, а я не стремилась узнать подробности с помощью ворожбы — с моей стороны это было бы слишком грубо. Кажется, ему пришлось защищаться, и он успешно постоял за себя. Конечно же, он вырос, но этот рост не измерить в тех единицах, какие вырезал на своей палке-посохе кубинский торговец гробами. Нет, это был внутренний рост, и он продолжился, причем не без моего участия, поскольку Кэл стал засыпать меня вопросами, едва я вышла из гроба. Я отвечала на них по очереди, со всей возможной искренностью. Поверьте, я больше ни разу не солгала ему.

Первый вопрос Каликсто так смутил его самого, что он готов был расплакаться прямо на могильном камне, на котором сидел. Он спросил, умерла ли я? Нет, я не умерла. Ни от усилий алхимика, ни вследствие того, что Каликсто положил меня в гроб и похоронил посреди мертвецов. Я лишь выглядела как мертвая, а потому, bien sur, понимала его смятение. Ведь он стал свидетелем того, как я ожила, проведя пять дней в земле, без пищи и воздуха. За исключением последнего обстоятельства — потребности в дыхании, состояние смерти, пожалуй, сродни зимней спячке медведя в берлоге.

— Считай эту мою видимую смерть, — посоветовала я Каликсто немного позже, — чем-то вроде духовного оцепенения, из которого я всегда выхожу обновленной, сильной, а также, если продолжить сравнение с медвежьей спячкой, изголодавшейся по жизни. Я безумно стремлюсь окунуться в самую гущу жизни, как медведь по весне с готовностью вылезает на белый свет, чтобы тут же с шумом вломиться в самую чащу леса.

Я, конечно, не до такой степени проголодалась, чтобы завалить оленя или войти по грудь в стремительный горный поток и наловить там лососей, как делают медведи, но все же жадно проглотила сразу несколько блюд в «Лa Фелисидад». Вскоре после моего «воскресения» я уже стояла в тени этого ресторана и наблюдала, как по моей просьбе Каликсто покупает у моего давнего друга Хоакино припущенные в горшочке креветки, хлеб, круг твердого сыра и бутылку риохи. Эту снедь мы отнесли в дом Бру.