Мысли мои беспрестанно устремлялись к моей мистической сестре. Где она? Может быть, ответ лежит у меня под рукой, нужно лишь протянуть руку, взять «Книгу теней» и прочесть от начала до конца? Мне на ум опять приходили слова, сказанные Себастьяной десять лет назад, сразу после того, как она меня спасла. Тогда в них воплотилось все самое страшное и непонятное для меня; но и сейчас мне было бы очень тяжело выслушать их и понять. Да, этими словами Себастьяна ввела меня в мир чудес. Но как их воспримет Каликсто? Ведь он просто стал невольным свидетелем моего ведовства, его не сравнить с одинокой и запутавшейся юной ведьмой, какой я была когда-то пред Себастьяной. Ну что ж, проверим.

— Существует, — начала я, — необъяснимое.

— Скажи мне, — попросил Каликсто, — por favor, [152]чего нельзя объяснить?

Parbleu! [153]Как теперь продолжать? Как приобщить Каликсто к миру теней? Каким образом это вообще делается?

И все-таки я надеялась, что Кэл согласится стать моим консортом, если мне удастся удержать его рядом. Если он теперь не отвергнет меня и не уйдет.

Внезапно я вспомнила, как Себастьяна провела мою собственную… скажем, инициацию, если нет лучшего слова. Из всех вопросов, которые у меня имелись, моя наставница позволила для первого раза отобрать не более пяти. Я решила воспользоваться этим приемом и повторила:

— Да, существует необъяснимое. А теперь задавай любые вопросы, какие захочешь, но для начала отбери пять. Я объясню все, как смогу, а ты… доверься и учись.

Затем все пошло своим чередом. Каликсто, не задумываясь, начал задавать вопросы (они вызревали гроздьями, как виноград, в течение долгих шести месяцев плавания), причем его английский стал гораздо лучше, чем полгода назад. Капитан «Алкиона» был англичанином. Не могу в точности вспомнить, какой вопрос Каликсто задал первым, однако хорошо помню свой ответ:

— Я ведьма.

Едва я произнесла эти два слова — не очень твердым, но все же собственным голосом, — как мной овладел приступ смеха. Я захихикала и не могла остановиться. Словно что-то нахлынуло на меня, и я даже испугалась, что дело закончится слезами. Но нет, на сей раз обошлось без слез. Я даже не рассмеялась, а по-детски расхихикалась, что совсем неприлично для взрослого человека. В итоге я почувствовала себя очень глупо.

Каликсто опешил, однако его изумление быстро превращалось в гнев, и это было плохо. Неужели он решил, что я над ним издеваюсь? Разумеется, так оно и было: с тем же успехом я могла объявить себя единорогом или еще каким-то мифическим существом. Увы, с первым уроком ничего не получалось, но я пошла напролом. Вдохнула поглубже и продолжила, хотя хихиканье привязалось ко мне, как икота:

— Я мужчина. И я женщина. А еще я ведьма, да.

Не знаю почему, но эти слова успокоили нас обоих. Ну, до какой-то степени. Я откинулась на спинку дивана и перестала смеяться. Дурацкая улыбка сошла с моих губ так же легко, как морщинки со лба Каликсто. Его гнев прошел. Думаю, мне удалось успокоить его вот почему: Каликсто уже видел своими глазами доказательство двух первых моих утверждений, простых по форме, но не по содержанию, и понимал, что в ином случае они показались бы ему такими же нелепыми, как третье. У меня не было никакого желания раздеваться снова, однако я намеревалась подтвердить свое заявление действием.

Я укрепила свои позиции, причем как раз там, где только что допустила промах. А потому, желая показать свои ведьминские способности, заставила пуститься в пляс несколько инструментов Бру. Свой воздушный танец они исполнили в малом шатре, который от нашего шатра отделяла только ночь. Затем я крикнула:

— Поберегись! — И силою взгляда столкнула мензурку, наполненную чем-то густым и серебристым, разбив ее об угол меньшего атанора.

Туда сразу же слетелись сотни птиц, устроивших драку за капли разлившегося эликсира. В тот миг я поняла, что Бру кормил всех нас одним и тем же веществом — одних из лоханки, других посредством воронки. Однако птицы, продвинувшиеся по стезе совершенства гораздо дальше меня, крайне нуждались в том, что я сейчас пролила. Они нападали друг на друга, отталкивали соседей, желая дорваться до эликсира, причем не издавали ни звука. Это меня сильно встревожило. К тому же надо было успокоить напуганного и смущенного Каликсто.

Чтобы отвлечь юношу от этого беззвучного хаоса, я сказала:

— Помнишь, что я сделала с Диблисом? Сейчас силой мысли я подняла в воздух мензурку, и так же поступила с иглой на борту «Афея». Да, я воткнула иглу в его глаз. Нельзя сказать, что я хотела убить его, заметь. Я… просто сделала это, и все.

Каликсто повернулся к птицам и стал глядеть, как те склевывают остатки пролитого эликсира. Я тоже посмотрела на них на фоне кромешной тьмы и заметила, что твари как-то съежились, что ли, потускнели за время отсутствия Бру. Что же произойдет с птицами, когда они навсегда лишатся эликсира? И если с ними действительно что-то случится, не пострадаю ли так же и я?

Мне подумалось, что надо заманить птиц в атанор и сжечь, а вместе с ними и всех остальных светоносных тварей. Это будет проявлением милосердия.

Атанор. Подчиняясь какому-то внезапному внутреннему порыву, я поспешила к нему, карабкаясь по перекладинам приставной лестницы так быстро, как только могла в своем широком шелковом платье. Как я и думала, пламя погасло. Вернее, достигло стадии едва заметного тления. Схватив тинажон, пресловутый ушат с дождевой водой, я выплеснула его содержимое на последние угольки, дымившиеся в чреве печи. Вечный огонь алхимика зашипел, зачадил и умер; но затем из атанора вырвалась вспышка — беззвучный взрыв радужного света, отбросивший меня на несколько шагов назад. Странно, но я не придала этой вспышке большого значения, ибо она исчезла так же быстро, как появилась. Все было кончено, малый атанор погас. Что же касается большего атанора… Тот я сокрушила молотком, как безумная, не в силах остановиться, пока не подошел Каликсто. Юноша обнял меня и стал утешать. Я плакала, но продолжала колотить по печи, по этому огненному гробу, который Бру построил для меня собственными руками. Именно в этой печи он собирался довести меня до состояния камня. Ни одно из существ, будь то двуполая ведьма или кто угодно еще, не пожелало бы себе подобной судьбы. Дабы окончательно удостовериться, что ни одна сестра никогда больше не войдет в дверь дома Бру, вымазанную дегтем, я наложила на нее заклятие, предупреждающее возможную беду. К заклинанию я прибавила красный перец, гортензию [154]и галангу. [155]Ведь я боялась, что Герцогиня и Себастьяна уже пострадали здесь, в Гаване: либо были замучены до смерти, либо встретили свой День крови, который Бру приблизил, вынудив их отыскать и завлечь в сети меня, его Ребуса. Но я не могла оплакивать печальный конец сестер — время еще не пришло. Лишь когда я оказалась в объятиях Каликсто, я с содроганием осознала, какой странной, очень странной смерти избежала. Куда более странной, чем смерть от крови.

Мы с Каликсто вернулись на диван и сели плечом к плечу. Я рассказала ему все, что смогла. О Себастьяне д'Азур и Герцогине, о том, как они направили меня к Бру, не ведая, что творят, а также о том, как алхимик увидел во мне свое спасение — герметического андрогина, в котором собрался вырастить философский камень и таким путем достичь совершенства, то есть бессмертия. Поверьте, я не утаила ничего. Я говорила о таких диковинных вещах, что в них даже ведьма поверит с трудом, не то что обычный юноша по имени Каликсто.

— Необъяснимое… — произнес он после того, как я остановилась.

Мое саднящее горло заболело еще сильнее, и мне пришлось перейти на хриплый шепот: такие звуки можно получить, проводя рашпилем по скорлупе кокосового ореха.

— Необъяснимое, — повторил Каликсто. — Понимаю.