— Ли Чаокуинь, [64]который дал императору У Ти [65]совет принести жертвы тсао…

— Attendez, [66]— прервала его я довольно грубо, но мне показалось, что Бру сообщил чересчур много, чтобы переварить это за один раз. Кроме того, он совершенно не имел понятия о том, что такое упорядоченная манера повествования, и я то и дело задавала себе вопрос: давно ли он в последний раз разговаривал с живым существом, хотя бы из мира теней? — Тсао — что это означает?

— Само слово «тсао», — пояснил Бру, — означает «печь».

Он смотрел на меня так, словно хотел лишить присутствия духа: черные как смоль зрачки свободно плавали в глазницах, словно темные острова по морям белков, отливавших болезненно-желтушным цветом. На мою грубость он тоже ответил грубостью:

— В полученных мною письмах Себастьяна отзывается о тебе как об une érudite. [67]Надеюсь, ты понимаешь, что У Ти это император династии Хань?

По правде сказать, на моем языке вертелось несколько язвительных замечаний, но я прикусила его и вслух произнесла нечто более мягкое:

— Если мне и свойственна некоторая ученость, то лишь европейского происхождения, как и я сама.

Смирившись, Бру со вздохом пояснил:

— Ли Чаокуинь в своей… печи приносил жертвы, призывавшие сверхъестественных существ из иных сфер. С их помощью в печи тсао можно нагреть порошок киновари до такого состояния, что он превращается в желтое золото.

Стоя передо мной неподвижно с подносом в руке, он кивнул головой, словно желая сказать: «Понимай, как можешь».

О еде я уже не вспоминала, вилка и чаша в моих руках становились все тяжелее. Я положила все семь колец на поднос, взялась за него руками, чтобы лучше оценить тяжесть всего явленного мне богатства, и сказала:

— Значит, золото?

— Да, желтое, — подтвердил К., будто ему было привычно, что предметы его домашнего обихода оценивают на вес.

Затем он предложил мне отпить из кубка, тоже золотого. Так я и поступила, обнаружив внутри обычное красное вино, густое и с привкусом вишни, и даже почувствовала некоторое облегчение. Увы, ненадолго.

— Есть и пить из сосудов, изготовленных подобным образом, — продолжил К., — значит принимать в дар дополнительные годы жизни.

Я поперхнулась и чуть не выплюнула вино.

— Mon Dieu! — пробормотала я, с усилием сделав глоток. — Неужто это так привлекает мужчин? Сначала деньги, а потом бессмертие?

Вопрос мой явно принадлежал к числу риторических, однако К. ответил на него, и его слова прозвучали вполне как кредо:

— Долголетие, свобода и золото… — Помедлив, он добавил: — Однако золоту, или деньгам, отводится последнее место.

— На самом деле?

— Да, на самом деле. Золото — это не деньги. Это отвлеченное понятие. Символ.

Я не ответила ничего, чтобы не раздражать Бру. Он продолжал:

— Если некто получит — да, на самом деле получит в дар лишние годы жизни, он сможет достичь просветления и узреть посреди океана благословенный остров Пэн Лай, где обитают бессмертные. Если увидеть остров и принести жертвы фэн и шань, ты обретешь бессмертие.

— Правда? Гм…

Я опустила кубок на поднос так, что он тяжело звякнул. Выбор у меня был невелик: хохот или безумие, ибо после встречи со Сладкой Мари разговоры о бессмертии сводили меня с ума.

— Не смейся над волшебником Ли Чаокуинем!

С этими словами К. наклонился, чтобы поставить поднос, но сделал это очень неловко. Кубок покачнулся, и его содержимое пролилось на ковер. Алхимик не обратил на это ни малейшего внимания и снова сел на диван напротив меня. Он проделал это неожиданно, не отрывая от меня взгляда.

— Я не смеюсь, — возразила я, хотя это была неправда, — ни над волшебником, ни над простым смертным. Просто хотелось бы знать, где находится тот остров. У вас есть карта, сеньор? И что за бессмертные обитают там, на Пэн Лае? Мне доводилось встречаться с бессмертными самого разного сорта: с инкубами, суккубами и еще много с какими, вот я и подумала: если Пэн Лай служит для них приютом…

«Да, — уже серьезно подумала я, — если он и впрямь является приютом для всех них, я не хочу видеть его даже на карте».

Наступила тишина. Даже гром стих. Наконец К. изрек:

— Ты разочаровала меня.

Это прозвучало так странно, так… сухо и прозаично, что ли. Как будто он сказал: «У тебя светлые волосы». Или: «Ты родилась во Франции». Его слова уязвили меня, ибо сиротам все время хочется, чтобы ими были довольны. Желание угождать никогда не покидает их.

— Неужели уму твоему недоступны символы и метафоры? Я говорю о том, что находится по ту сторону материального мира. Не смей смеяться над моими словами, если ты не способна понять их значение по ту сторону всяких значений, разобрать символы и метафоры науки.

Ну что тут скажешь. Я приняла его упреки. Ему удалось меня убедить, и я могу вспомнить и записать все сказанное им совершенно свободно, не прибегая к Ремеслу.

— Я говорю не об острове в обычном понимании этого слова. Точнее сказать, это некое место, где находится обитель совершенства.

Поколебавшись, я все-таки подала голос, ибо мне нужно было знать:

— То есть бессмертия?

— Si, — кивнул он с удовлетворенным видом.

При колеблющемся свете масляных фонарей я опять увидела шрамы у него на шее, и они напомнили мне о моих собственных, оставленных на плечах когтями кошки, которая принадлежала Сладкой Мари. Наш разговор о бессмертии так опьянил, так свел меня с ума, что я произнесла вслух имя ненавистной сестры, прежде чем поняла, что делаю.

— Вы, — прошептала я с осуждением, — вы с этой Сладкой Мари…

— Чье имя ты сейчас произнесла?

В его широко раскрытых глазах я не разглядела и тени притворства, но все же заметила:

— Ни за что не поверю, что такой знаток никогда не слышал ее имени.

— Нет, я его не знаю, — ответил он. — Возможно, я его где-то слышал, но не припомню где. Кажется, много лет назад мне называл его какой-то рыбак, рассказывавший о болотах Флориды. Ты имеешь в виду именно ее? Да? Наверное, она тоже ведьма? Если так, то повторю: такой ведьмы не знаю. Я давно, уже много лет, живу один и не ищу общества.

— Но ты искал меня, — возразила я. — Почему? Кто рассказал про меня? И почему ты писал Себастьяне обо мне?

«И почему, — мысленно спросила я саму себя, — почему моя мистическая сестра послала меня на Кубу к такому человеку, как он?»

Вскоре я получила ответы, и они меня ошеломили.

Дело в том, что сама Герцогиня привлекла ко мне внимание Квевердо Бру. Вот именно, Герцогиня. Мое лицо побледнело, когда алхимик назвал ее имя: Ленора.

Годы, многие годы прошли с тех пор, как я слышала его в последний раз. И никаких вестей. Она растворилась в пространстве после смерти ее бедного Элифалета, а потом закончил свое существование Киприан-хаус, этот дом любви, дом Венеры. Те из нас, прежних его обитательниц, кто по мере возможностей поддерживал связь друг с другом, — например, Эжени, возвратившаяся в Новый Орлеан, — не написали мне о ней ни единого слова. Как странно, как невероятно странно услышать о ней от Бру. Почему именно от него? Он сообщил, что Герцогиня уехала из Нью-Йорка, удалилась от общества, покинула мир теней и, дабы развеять грусть, отправилась в плавание. Она села на корабль, направлявшийся в Гавану, откуда намеревалась плыть на некий остров к юго-западу от Кубы. Больше К. ничего не знал о Герцогине, как и о том, где она сейчас находится.

Enfin, это была Герцогиня! Она рассказала обо мне Квевердо Бру, после чего тот написал Себастьяне д'Азур — по адресу, данному Герцогиней, — после чего Себастьяна поспособствовала нашей встрече. Почему? Зачем Квевердо Бру искал меня? Я по-прежнему не знала ответа. А когда все-таки отыскала его, могла лишь дивиться, почему мои сестры предали меня.