Вечер получился чудесный. Анжель в белом платье, похожая на Снежную Королеву. Мы смеялись, пили и танцевали, даже Мелани, которая решилась на это впервые после аварии. Ее попытку мы встретили аплодисментами. У меня даже слегка закружилась голова – слишком много шампанского, слишком много счастья… Когда Дидье спросил меня об Арно, я спокойно ответил:

– Настоящий кошмар.

Прозвучал его смех гиены, и все последовали его примеру. Я пересказал им наш с Арно мужской разговор с глазу на глаз, который состоялся после его исключения из лицея. Рассказал о клятве, которую вырвал у сына, ненавидя себя самого, потому что в этот миг был так похож на своего собственного отца, об угрозах, об угрызениях совести, о том, как размахивал указующим перстом. Потом встал и изобразил презрительный взгляд сына, его вальяжную походку и нахмуренные брови. И даже пообезьянничал, пародируя его ломающийся протяжный голос – такой, каким нынче модно говорить в подростковой среде:

– Да брось, пап! Когда тебе было столько, сколько мне сейчас, не было ни Интернета, ни мобильных телефонов! Средние века, честное слово! Ну, я хочу сказать, ты родился в шестидесятые, и вообще… Думаю, ты не понимаешь, как сегодня устроен мир!

Мое представление закончилось под новый взрыв хохота. Я был счастлив, потому что со мной случилось нечто, чего не случалось никогда, – я сумел рассмешить друзей! В нашей с Астрид паре роль души компании всегда играла она. Она рассказывала анекдоты, вызывавшие сумасшедший смех. А я всегда оставался молчаливым слушателем. До сегодняшнего вечера.

А не поведать ли вам о моем новом заказчике» Паримбере. – спросил я у своей неожиданно обретенной публики.

Все знали, кого я имею в виду, потому что весь город был оклеен гигантскими рекламными плакатами с его физиономией, не говоря уже о многочисленных выступлениях на телевидении и в Интернете. Словом, спрятаться от его улыбки Чеширского Кота было трудно, даже если сильно захотеть. Я продемонстрировал, как Паримбер прохаживается по комнате – руки в карманах, плечи выдвинуты вперед. Успешно спародировал его фирменный оскал, призванный выразить мощь его мысли, который в итоге придавал ему сходство с недовольно скривившейся пожилой дамой, потом показал, как он поджимает губы, отчего его рот становится похож на высохшую сливу. Не оставил без внимания и его манеру произносить некоторые слова, понизив голос, чтобы придать им особую значимость, как если бы они были начертаны прописными буквами:

– А теперь, Антуан, вспомните о силе гор. Не забывайте, что всюду вас окружают частицы жизни, бьющие через край Энергия и Разум. Помните, что очищение Вашего Внутреннего Пространства – вещь АБСОЛЮТНО необходимая.

Я рассказал им о соборе Духа – моем кошмаре и одновременно невероятном источнике вдохновения. Описал, как Паримбер водит носом по моим эскизам, поскольку тщеславие не позволяет ему надевать очки. Он никогда не выражает своих чувств, ни позитивных, ни негативных. Со слегка озадаченным видом он смотрит на чертеж, пребывая в полной уверенности, что у него перед глазами документ первостепенной важности.

– Помните, Антуан, всегда помните, что собор Духа – это камера Потенциала, пространство Освобождения, которое закрыто, но, тем не менее, может делать нас свободными.

Собравшиеся хохотали как сумасшедшие. У Эллен от смеха выступили слезы. Я не забыл упомянуть и о семинаре, на который меня пригласил Паримбер. В течение целого дня в современном здании, расположенном в одном из шикарных кварталов западного Парижа, он знакомил меня со своей командой. Его компаньоном оказался наводящий ужас азиат, половую принадлежность которого я так и не смог определить. Люди, работавшие на Паримбера, причем все до одного, были похожи либо на дам с камелиями, либо на наркоманов – одетые в черно-белой гамме и на вид совершенно ненормальные. В час дня мой желудок начал урчать, но шло время и никакой еды не предвиделось. Возвышаясь над своей аудиторией на фоне освещенного экрана, Паримбер без конца рассуждал монотонным голосом об успехе своего сайта, который, по его словам, развивался во всем мире.Я осмелился спросить у сидящей рядом со мной элегантной, сурового вида дамы, знает ли она, когда будет обед. Она ответила мне таким негодующим взглядом, словно вместо слова «обед» я произнес «содомия» или «групповой секс».

– Обед? Мы не обедаем. Никогда.

В четыре церемонно подали зеленый чай и цельнозерновые сконы. Мой желудок ожесточенно выступил против подобной пищи. Едва вырвавшись из этого ада, я слопал целый багет.

– Ты был такой забавный, – сказала Мелани, когда все расходились по домам.

Дидье, Эммануэль и Эллен с ней согласились. Я видел, что все они восхищаются мной и… удивляются.

– Я не знала, что в тебе дремлет талант рассказчика!

Когда я засыпал, сжимая в объятиях свою прекрасную Снежную Королеву, я был счастлив. Да, я чувствовал себя счастливым человеком.

Мы с Мелани стоим перед массивным порталом из кованой стали. Это дом, в котором живет наша бабушка. Сегодня утром мы позвонили и уведомили нашего доброго Гаспара о том, что навестим Бланш. В последний раз я был у нее прошлым летом. Мелани набирает код, и мы пересекаем огромный холл, устланный красным ковром. Консьержка смотрит на нас из-за кружевной занавески и кивает, когда наши взгляды встречаются. Ковер выглядит немного потертым для такого роскошного интерьера, зато лифт – стеклянный и на удивление бесшумный – пришел недавно на смену устаревшей модели.

Наши дед с бабкой прожили здесь более семидесяти лет. Со дня своей свадьбы. Наш отец и Соланж родились в этой квартире. В те времена это импозантное здание в османском стиле почти полностью принадлежало Эмилю Фроме, деду Бланш, – богатому владельцу недвижимости, который являлся собственником многочисленных резиденций в Пасси. В детстве нам часто рассказывали об Эмиле. Его портрет возвышался над камином – мужчина с волевым лицом и крупным подбородком, которого Бланш, к счастью, не унаследовала, но передала своей дочери Соланж. С раннего детства мы знали, что союз Бланш и Робера Рея стал громким событием – безупречный союз отпрыска адвокатской династии и наследницы врачей и владельцев недвижимости. И жених, и невеста были людьми уважаемыми, с прекрасной репутацией, влиятельными и богатыми, являлись выходцами из одной социальной среды и имели сходные религиозные воззрения. А вот брак нашего отца с простой деревенской девушкой с юга Франции, должно быть, дал сплетникам возможность всласть почесать языки.

Гаспар открывает входную дверь. На его асимметричном лице написано искреннее удовольствие. Я почему-то все время жалею его. Он всего лет на пять старше меня, но выглядит сверстником моего отца. У него нет ни детей, ни семьи – ничего, кроме жизни в семье Реев. Даже будучи ребенком, он, по-стариковски волоча ноги, передвигался по квартире, то и дело прячась за юбки своей матери. Гаспар с рождения жил в этом доме, в комнатке под крышей, принадлежащей Реям, вместе со своей матерью, Одеттой. Одетта служила деду и бабке до самой смерти. Детьми мы ее боялись: она заставляла нас надевать меховые тапочки, чтобы не испортить натертый воском паркет, и говорить шепотом, потому что мадам отдыхает, а мсье читает «Figaro» в своем кабинете и не хочет, чтобы его беспокоили. Неизвестно, кто был отцом Гаспара. Никто никогда не поднимал этого вопроса. Когда мы с Мелани были детьми, Гаспар делал по дому множество мелкой работы и было не похоже, чтобы он проводил много времени в школе. После смерти матери, десять лет назад, он естественным образом перехватил эстафету. И обрел большую значимость, чем очень гордился.

Мы здороваемся с Гаспаром. Наш приход для него большая радость. Когда мы с Астрид приводили детей проведать прабабушку, в старые добрые времена, когда жили все вместе в Малакоффе, он с ума сходил от счастья.

Как всегда, войдя в квартиру, я поражаюсь темноте, которая в ней царит. Окна выходят на север, и это одна из причин, почему солнечные лучи никогда не заглядывают в эту квартиру площадью сто пятьдесят квадратных метров. Даже в разгар лета здесь стоит могильный сумрак. Появляется Соланж, наша тетя. Мы давно с ней не виделись. Она мимоходом бросает нам вежливое «добрый день», теребит Мелани за щеку. Она не спрашивает, как поживает наш отец. Брат и сестра живут по соседству – он на авеню Клебер, она на улице Буассьер. Живут в пяти минутах ходьбы друг от друга, но никогда не видятся. Они всегда плохо ладили. А теперь поздно что-то менять.