– Супер!

Очевидно, что новость его обрадовала.

На улице темно, и Малакофф еще спит. Я проезжаю по улице Пьера Ларусса, потом еду в Париж по улице Раймона Лоссерана, которая выводит меня прямиком на улицу Фруадево. Мне не хочется думать о том, что только что произошло. Это поражение, хоть и подслащенное удовольствием. А теперь и удовольствие ушло. Остался только сладковато-горький привкус сожаления.

Рождественский вечер в Малакоффе прошел прекрасно. Астрид блестяще его организовала. С нами были Мелани и мой отец, который выглядел не лучшим образом, Режин и Жозефин. Я давным-давно не видел стольких Реев в одной комнате.

Не хватало только Сержа. Когда я со всем доступным мне тактом спросил у Астрид, как у них дела, она вздохнула: «Это непросто». После ужина, когда все получили свои подарки и устроились у камина, чтобы скоротать время за приятной беседой, мы с Астрид поднялись наверх, в кабинет Сержа, чтобы поговорить о детях. Оказалось, мы оба вдруг ощутили, что теряем над ними контроль. Пренебрежительность, неуважение, отсутствие выражений любви и привязанности… Марго окружила себя стеной молчаливого презрения, отказывается ходить на консультации к психологу, которого мы нашли, желая помочь ей справиться с тоской по умершей подруге. Арно, как мы и предвидели, исключили из лицея. Мы записали его в пансион строгих правил, расположенный недалеко от Реймса. Его защитник в суде надеется закрыть дело путем полюбовного соглашения, предусматривающего возмещение ущерба, нанесенного семье Жусслин. Мы пока не знаем, в какую сумму выльется это «возмещение». К счастью, мы не единственная семья, задействованная в этом деле. Казалось бы, все эти неприятности – в целом обычные ситуации, которые нередко возникают в процессе взросления подростков. Но это соображение меня почему-то совсем не успокаивает. Астрид думает так же. Мне становится легче, когда я понимаю, что ее мучат те же мысли, и я стараюсь ее успокоить.

– Ты не понимаешь, – говорит она. – Мне осознавать все это больней, чем тебе. Я дала этим детям жизнь.

Я попытался описать ей отвращение, которое испытал при виде Арно в ночь его ареста. Астрид склонила голову, на лице появилось выражение беспокойства, смешанного с сочувствием.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Антуан, но мне все равно больней. Наши дети… Я носила их вот здесь, – говоря эти слова, она кладет руку на живот, – я словно все еще чувствую их в себе. Я их родила, они были такие милые, а теперь.

Я выдаю единственное, что приходит на ум:

– Знаю. Я присутствовал при их рождений.

Свое раздражение Астрид скрывает за улыбкой.

В начале января на Францию обрушивается антитабачный закон. Странное дело, но выполнять его требования оказывается легче, чем я думал. На леденящем кровь холоде возле офисов и ресторанов нас, курильщиков, собирается так много, что мне начинает казаться, будто я принимаю участие в каком-то заговоре – заговоре замерзших рук. Люка сказал мне, что Серж вернулся. Я невольно спрашиваю себя, рассказала ли ему Астрид о событиях ночи, последовавшей за похоронами Полин. И если рассказала, то как он к этому отнесся? В процессе работы Паримбер оказался таким же занудой, как и его зять, – настоящая железная рука в бархатной перчатке. Вести с ним переговоры – все равно что, валясь от усталости, нести крест на Голгофу.

Единственным лучом света в темном небе стал праздник-сюрприз, организованный в честь моего дня рождения Эллен, Дидье и Эммануэлем. Он состоялся в доме Дидье. Это мой коллега-архитектор, и, хотя мы одновременно закладывали фундамент своей карьеры, в отличие от меня он сейчас обретается в мире успеха и процветания. К счастью, он не стал задаваться. Хотя мог бы. У нас с этим высоким худощавым длинноруким субъектом с необычно звучащим смехом единственная общая черта – его жена бросила его ради более молодого мужчины, надменного банкира из Сити. Его бывшая, которая мне всегда нравилась, стала клоном Виктории Бэкхэм. А ее выдающийся греческий нос превратился в свиной пятачок.

Я не особенно задумывался о приближающемся сорок четвертом дне рождения. Когда я был, так сказать, полноценным отцом семейства, я радовался подаркам своих детей – неумелым рисункам и поделкам. Но на сей раз думал, что проведу этот день в одиночестве. Как и в прошлом году. Утром Мелани прислала мне милое сообщение, Астрид тоже, а еще – Патрик и Сюзанн, которые отправились в большое путешествие по Азии. Думаю, я бы сделал то же самое, если бы потерял дочь. Мой отец регулярно забывает о моем дне рождения, но на этот раз – сюрприз! – позвонил мне на работу. Его голос прозвучал устало – ничего общего с адвокатским тенором прежних дней.

– Хочешь приехать к нам на ужин в честь твоего дня рождения? – спросил он. – Нас будет только двое, ты и я, Режин вечером играет в бридж.

Авеню Клебер. Столовая в стиле семидесятых – оранжево-коричневая, слишком ярко освещенная. Мой отец и я друг напротив друга за овальным столом. Его усеянная старческими пятнами рука подрагивает, разливая вино. Ты должен пойти, Антуан, он уже стар, и ему одиноко. Сделай над собой усилие, сделай это для него. Сделай один-единственный раз!

– Спасибо, но у меня на сегодняшний вечер уже есть кое-какие планы.

Лжец! Трус!

Опустив трубку, я чувствую себя виноватым. Испытывая неловкость, я снова склоняюсь над клавиатурой. Я работаю над собором Духа. Этот заказ заставляет меня выкладываться по полной, но он вдруг стал для меня сильнейшей мотивацией. Меня радует, что наконец появился проект, который меня вдохновляет, толкает вперед и стимулирует. Я собрал много информации об иглу – об их истории, специфике. Изучил проекты многих соборов, вспомнил те, что видел своими глазами во Флоренции и в Милане. Я измарал множество страниц набросками, чертежами, выдумал формы, для создания которых у меня, по собственному убеждению, не было ни воображения, ни способностей. Предложил идеи, которые раньше ни за что не пришли бы мне в голову.

Короткий гудок сообщил о прибытии электронного письма. Это Дидье. «Я хочу знать твое мнение по поводу важного заказа. Ты уже работал с этим парнем. Можешь заехать сегодня вечером, часам к восьми? Это срочно!»Я ответил: «Да, конечно».

Подъезжал к дому Дидье, я не подозревал, что меня ждет. Он с невозмутимым видом поприветствовал меня, впустил в квартиру. Я последовал за ним в огромных размеров гостиную, которая показалась мне удивительно тихой, словно на нее опустили изолирующий все звуки колпак. И вдруг отовсюду – приветственные крики и восклицания. Растерянный, я смотрел на Эллен и ее мужа, на Мелани, Эммануэля и двух незнакомых женщин, которые оказались новыми подружками Дидье и Эммануэля. Музыка на полную мощность, шампанское и foie gras, тарама, [30]фрукты и шоколадные пирожные… И подарки. Я был на седьмом небе, счастливый оттого, что стал центром всеобщего внимания и заботы.

Дидье без конца поглядывал на часы, но я не понимал почему. Услышав звонок, он поспешил к входной двери.

– А вот и основное блюдо! – объявил он.

И, широко улыбаясь, распахнул дверь.

На ней было сногсшибательное длинное белое платье. Я не поверил своим глазам, ведь за окном зима! Она явилась ниоткуда, с темными волосами, убранными в шиньон, и с таинственной улыбкой на губах.

– С днем рождения, мсье парижанин! – промурлыкала она, подражая Мэрилин Монро.

И поцеловала меня.

Собравшиеся захлопали. Я заметил, как Дидье и Мелани обменялись торжествующими улыбками, и догадался, что это их затея. Все взгляды были прикованы к Анжель. Эммануэль смотрел на нее, разинув рот, и поднял вверх большой палец руки, поздравляя меня. Женщины сгорали от желания расспросить Анжель о ее работе. Наверное, она уже к этому привыкла. Когда прозвучал первый вопрос: «Наверное, трудно целыми днями возиться с мертвыми?», она ответила, не вдаваясь в подробности: «Трудно, но это помогает другим оставаться живыми».