Я поворачиваюсь спиной к мигающей красными и зелеными огоньками синтетической новогодней елке, которая украшает вход. Это второе Рождество для нас в качестве разведенной пары. Астрид уехала в Токио с Сержем, у которого там «важная съемка суши» (Эммануэль, услышав эту формулировку, чуть не лопнул от смеха) для шикарного каталога на мелованной бумаге. Моя бывшая жена вернется через неделю. Дети пока живут со мной. И к сегодняшнему дню я уже от них устал.

Звонит мой мобильный. Это Мелани. Мы болтаем, составляя список рождественских подарков – кому что нужно и кто чего хочет. Мы говорим и об отце. Мы оба уверены, что он болен, но он все так же ничего нам об этом не говорит. На наши вопросы Режин отвечает безучастно, что она не в курсе. Я пытаюсь разузнать побольше у Жозефин. Но она сконфуженно признается, что даже не заметила, что отец плохо выглядит.

Мелани подшучивает над моим отношением к Анжель. Прозвище Мортиша кажется ей очень забавным. Я успел рассказать Мел, от которой мне нечего скрывать, что присутствие в моей жизни Анжель помогает справляться с трудностями. Осенью мы виделись всего несколько раз, но Анжель – мой новый источник энергии. Разумеется, она отчаянно независима и наверняка встречается с другими мужчинами. И зовет меня к себе, когда ей этого хочется. Но она помогает мне забыть мою бывшую жену и поддерживает во мне убежденность в моей мужественности, во всех смыслах этого слова. Мои друзья тоже отметили происшедшую во мне перемену: с той поры, как Анжель Руватье вошла в мою жизнь, я похудел, стал более жизнерадостным и перестал жаловаться. Я снова слежу за тем, что на себя надеваю: мои рубашки безукоризненно белые и накрахмаленные, а черные джинсы сидят безупречно. Я купил длинное пальто, которое Арно нашел «ну ваще крутым». Даже Марго оно понравилось. Каждое утро я пользуюсь одеколоном, подаренным мне Анжель. Его итальянский лимонный аромат напоминает мне о ней, о нас.

Я уже довольно долго говорю с Мел, когда телефон дает мне знать о втором вызове. Я смотрю на экран. Это Марго. Я прерываю разговор с сестрой, чтобы ответить дочери, которая звонит мне очень редко.

– Куку, это папочка!

Ответом мне служит глубокая тишина.

– Ты здесь, Марго?

Я слышу приглушенные рыдания. У меня обрывается сердце.

– Дорогая, что случилось?

Любопытная, как лиса, Люси поворачивается ко мне. Я встаю и иду к двери.

– Пап…

Создается впечатление, что нас с Марго разделяют тысячи километров, ее голос еле слышен.

– Говори громче, дорогая, я не слышу!

– Папа!

– Что с тобой?

Мои руки дрожат. Я едва не роняю телефон. Она рыдает, слова обгоняют друг друга. Я никак не могу понять, что она хочет мне сказать.

– Марго, радость моя, прошу тебя, успокойся. Я ничего не пойму!

У меня за спиной скрипит паркет. Это подкрадывается Люси. Я оборачиваюсь и смотрю на нее злым взглядом. Она замирает на месте, стоя на одной ноге, потом возвращается в кабинет, не заставляя себя просить дважды.

– Марго, говори же!

Я устраиваюсь у входа, за большим шкафом.

– Полин умерла.

– Что? – задыхаясь, говорю я.

– Полин умерла.

– Но как? – бормочу я. – Где ты? Что случилось?

Теперь ее голос звучит отстраненно:

– Это случилось в гимнастическом зале. После обеда. Она потеряла сознание.

Мои мысли сбиваются в кучу. Я чувствую себя обессиленным, потерянным. Сжимая в руке телефон, я возвращаюсь в кабинет, хватаю пальто, шарф, ключи.

– Ты все еще в спортзале?

– Нет. Мы вернулись в школу. Они увезли Полин в больницу. Но было уже поздно.

– Они позвонили Патрику и Сюзанн?

– Думаю, да.

Мне ужасно не нравится этот ее автоматический голос. Я говорю ей, что выезжаю.

Меня преследует мысль: «Астрид уехала». Астрид далеко, тебе придется выкручиваться самому. Ты же глава семьи, любящий отец. Ты, с кем твоя собственная дочь едва перекинулась парой слов в течение последнего месяца. Ты, с чьим мнением она давно уже не считается.

Я не ощущаю холода. Я бегу со всей доступной мне скоростью, но ноги у меня вдруг стали весом в тонну каждая. Мои легкие курильщика болят. До Пор-Руаяля двадцать минут. Возле школы я вижу толпу подростков и взрослых. У них красные глаза. Вот и Марго. Ее лицо искажено страданием. Люди выстроились в очередь, чтобы обнять ее и поплакать вместе с ней. Полин была ее лучшей подругой. Они дружили с детского сада. Дружили десять лет. Десять из четырнадцати прожитых лет. Мимо меня проходят два учителя, которых я знаю. Я бормочу слова приветствия и втискиваюсь в толпу, чтобы пробраться к дочке. Оказавшись рядом с ней, я прижимаю ее к себе. Она такая маленькая, такая хрупкая… Я сто лет не обнимал ее так, как сейчас.

– Что будем делать? – спрашиваю я.

– Я хочу домой.

Принимая во внимание происшедшее, оставшиеся уроки, скорее всего, отменили. Уже четыре часа, начинает смеркаться. Марго прощается с друзьями, и мы медленно идем по бульвару де л'Обсерватуар. На дорогах полно машин. Пищат клаксоны, ворчат моторы, но мы с Марго идем молча. Что я могу ей сказать? Слова застревают у меня в горле. Единственное, что я могу, – это обнять ее за плечи и прижать к себе. Она несет несколько сумок. Желая помочь ей, я тянусь за одной из них, но дочь ожесточенно протестует: «Нет!» – и протягивает мне другую. Эта сумка мне знакома – ее старенький «Eastpak». За вторую Марго цепляется, словно в ней заключены все богатства мира. Должно быть, это сумка Полин.

Мы проходим мимо Сен-Винсен-де-Поль – больницы, где родились мои дети. И Полин тоже. Здесь мы познакомились с Патриком и Сюзанн: наши дочери появились на свет с разницей в два дня. Астрид и Сюзанн лежали в одном крыле. Первый раз я увидел Полин в этой больнице, в маленькой пластиковой колыбели, которая находилась рядом с колыбелью моей дочки.

Полин умерла. Я все еще не могу в это поверить. Эти слова бессмысленны. Я хочу убедиться в том, что это правда, вопросы крутятся у меня на языке, но суровое выражение лица Марго меня останавливает. Мы все еще идем пешком. Темнеет. На улице холодно. Дорога домой кажется бесконечной. Я наконец-то вижу огромный круп бронзового льва с площади Данфера Рошро. Идти нам осталось всего несколько минут.

Попав в квартиру, я бросаюсь готовить чай. Марго сидит на диване, положив сумку Полин себе на колени. Когда я подхожу с подносом, дочь поднимает на меня глаза и я вижу ее лицо – суровое и напряженное лицо взрослого человека. Я ставлю поднос на низкий столик, наливаю ей чашку, добавляю молоко и сахар. Марго молча берет свой чай. Я борюсь с желанием закурить.

– Ты можешь сказать, что случилось?

Она пьет маленькими глотками. Низким от внутреннего напряжения голосом бросает:

– Нет.

Чашка падает на пол, а я подпрыгиваю от неожиданности. Чай разливается, образуя звезду. Марго рыдает. Я пытаюсь обнять ее, но она с ожесточением меня отталкивает. Я никогда не видел ее такой злой. Красное лицо перекошено, оно просто пышет гневом. Брызжа слюной, моя дочь кричит изо всех сил:

– Почему, пап? Почему это случилось? Почему Полин?

Я не знаю, как ее успокоить. Слова застревают в горле. Я чувствую себя ни на что не годным. Все мысли куда-то испарились. Как ей помочь? Ну почему я такой неуклюжий? Если бы только Астрид была здесь! Она бы точно знала, как себя вести, матери это всегда знают. В отличие от отцов. По крайней мере, таких, как я.

– Мы позвоним твоей маме, – бормочу я неуверенно, просчитывая в уме разницу во времени. – Да, мы позвоним маме.

Дочь бросает на меня презрительный взгляд. Она все еще прижимает к себе сумку Полин.

– И это все, что ты можешь? – язвительно спрашивает она. – Позвоним маме!Ты думаешь, мне это поможет?

– Марго, умоляю…

– В гробу я видела твой пафос! Это худший день моей жизни, а ты, черт побери, даже не знаешь, как мне помочь! Ненавижу тебя! Ненавижу!

Она бросается в свою комнату. Я слышу, как щелкает замок. Ее слова обожгли меня. Теперь мне плевать, который в Японии час. Я ищу клочок бумаги, на котором записан телефон их отеля в Токио. Мои пальцы дрожат, когда я набираю номер. «Ненавижу тебя! Ненавижу!»Эти слова, словно удары молота, стучат у меня в голове.