– Вы скажете мне всю правду о состоянии моей дочери, мадемуазель, и сейчас же!

Пока он открывает дверь в палату Мелани, я перехватываю взгляд доктора и, к своему огромному удивлению, понимаю, что она мне подмигивает.

Мой отец ведет себя как надоедливый старик. Но никто его не боится. Он больше не импозантный, острый на язык адвокат. И мне от этого почему-то становится грустно.

– Боюсь, ваша дочь еще какое-то время будет нетранспортабельна, – говорит спокойно доктор Бессон, и только в ее глазах можно прочесть нетерпение.

– В Париже у нее будут лучший уход и лучшие врачи. Она не может здесь оставаться! – изрыгает мой отец.

Бенедикт Бессон слушает, не моргая, но по тому, как дергается уголок ее рта, я понимаю, что удар был сильным. Она молчит.

– Я хочу видеть вашего начальника! Человека, который отвечает за это заведение.

– Начальника нет, – отвечает доктор Бессон, не повышая голоса.

– Как это нет?

– Это моя больница, и я руковожу ею. Я несу ответственность за это лечебное учреждение и за каждого пациента, который в него попадает, – говорит она уверенно и твердо.

И мой отец наконец затыкается.

Мелани открывает глаза. Отец берет ее за руку с таким видом, словно это в последний раз. Он склоняется над ней, наваливаясь телом на ее кровать. Я глубоко тронут нежностью, которой полны его прикосновения. Он понимает, что едва не потерял свою дочь. Свою маленькую Мелабель. [7]Когда-то он звал ее так. Отец вытирает глаза хлопчатобумажным платком, который всегда носит в кармане. И не может произнести ни звука, просто сидит у ее постели и шумно дышит.

Этот фонтан эмоций смущает Мелани. Ей не хочется видеть на его лице смятение и слезы, поэтому она отводит глаза. В течение многих лет наш отец не проявлял никаких чувств, за исключением гнева и недовольства. И нужно было попасть В аварию, чтобы снова увидеть нежного и внимательного отца, который был у нас до смерти нашей матери.

Мы молчим. Доктор выходит из палаты и прикрывает за собой дверь. При виде своего отца, припавшего к руке дочери, я вспоминаю случаи, когда мне приходилось оказывать первую помощь собственным детям. Вот Люка расшиб лоб, упав с велосипеда. Вот Марго упала с лестницы и сломала ногу. А вот Арно, у которого сильный жар. Метания, паника, лицо Астрид, белое как мел. И наши руки, сжимающие руки детей.

Я смотрю на отца и осознаю, что впервые за много лет между нами установилась связь. Он ни о чем не догадывается, ничего не видит. Мы пьем из одного бездонного источника страха, который понятен только тому, у кого есть ребенок, и этот ребенок находится в опасности.

Мои мысли возвращаются к причине, по которой мы все здесь собрались. Что пыталась сказать мне Мелани за секунду до трагедии? Она что-то вспомнила в последнюю ночь, которую мы провели в отеле «Saint-Pierre». Так много воспоминаний вернулось к нам в Нуармутье… О чем она вспомнила? Почему она ничего мне не рассказала?

Медсестра с озабоченным видом входит в палату. Перед собой она толкает тележку. Пришло время измерить давление и проверить швы. Медсестра просит нас на время покинуть комнату. Мы ожидаем в коридоре, напряженные и смущенные. Отец, похоже, взял себя в руки, но его нос все еще красный от того, что он плакал. Я пытаюсь придумать, чем бы его подбодрить. И ничего не приходит на ум. Я внутренне посмеиваюсь над ситуацией: надо же, отец и сын, встретившись у постели выздоравливающей дочери и соответственно сестры, не могут найти общих тем для разговора!

Слава тебе, Господи! В моем заднем кармане вибрирует телефон. Я быстрым шагом выхожу на улицу, чтобы ответить. Это Астрид. Ее голос дрожит. Я ее успокаиваю: Мел выберется, нам очень повезло. Когда Астрид предлагает приехать вместе с детьми, чистейшая радость пронзает меня, как электрический разряд. Да, я никак не могу расстаться с надеждой, что, может, она меня еще хоть немного любит. Я не успеваю ответить, как в трубку врывается взволнованный голос Арно. Я знаю, что он очень привязан к тете. Когда он был маленьким, они с Мелани часто гуляли в Люксембургском саду, притворяясь матерью и сыном. Арно это очень нравилось. Ей тоже. Я ему объясняю, что Мелани придется какое-то время побыть здесь, потому что у нее гипс от шеи до талии. Арно хочет ее видеть, Астрид их привезет. Мысль о том, что мы снова будем вместе, как настоящая семья, совсем как в старые времена, когда еще не было этого обмена детьми на пороге с неизменными замечаниями типа «и не забудь на этот раз напоить его лекарством!» или «пожалуйста, распишись в дневниках», рождает у меня желание запеть и даже станцевать. Астрид снова берет трубку и спрашивает, куда ехать. Отвечая, я пытаюсь скрыть радостное волнение. Она передает трубку Марго. Я слышу мягкий, высокий, женственный голос дочери:

– Папа, передай Мел, что мы ее очень любим и скоро приедем.

И она дает отбой, прежде чем я успеваю поговорить с «номером три» – возбужденным Люка.

Я зажигаю сигарету. У меня нет никакого желания возвращаться в больницу и разговаривать с отцом. Потом с удовольствием выкуриваю вторую. Они приедут. С Сержем или без?

Вернувшись в палату Мелани, я замечаю Жозефин, нашу сестру по отцу, которая стоит, прислонившись к стене. Должно быть, она приехала с отцом. Я не ожидал увидеть ее здесь, они С Мелани никогда не были особенно дружны. Сам я с Жозефин почти не общаюсь. В последний раз мы виделись много месяцев назад, на Рождество, на авеню Клебер. Мы спускаемся в кафетерий, расположенный на первом этаже. Мелани нуждается в отдыхе. Наш отец сидит в своей машине и говорит по телефону.

Жозефин худенькая и красивая, словно сошла со страницы глянцевого журнала. На ней джинсы с заниженной талией, кеды и майка цвета хаки. Ее светлые волосы коротко подстрижены, что называется «под мальчика». От матери она унаследовала желтоватый оттенок кожи и тонкие губы, от отца – карие глаза.

Мы зажигаем сигареты. Мы оба курим, и это, скорее всего, наша единственная точка соприкосновения.

– Здесь можно курить? – тихо спрашивает Жозефин, наклоняясь ко мне.

– Здесь никого нет.

– Что вы вдвоем делали в Нуармутье? – интересуется она, глубоко затягиваясь сигаретой.

Она не признает окольных путей. Всегда идет прямо к цели. И мне эта ее черта нравится.

– Сюрприз на день рождения Мел.

Жозефин наклоняет голову, потягивая свой кофе.

– Вы ездили туда, когда были детьми, да? С вашей матерью?

Ее тон и ее деликатность заставляют меня посмотреть на нее с большим вниманием.

– Да. С матерью, отцом и его родителями.

– Вы никогда не говорите о вашей матери, – продолжает она.

Жозефин двадцать пять лет. И она не глупа. Тщеславна? Бесспорно. И ребячлива. Мы родственники по крови, но никогда не чувствовали, что являемся членами одной семьи.

– Мы вообще редко друг с другом разговариваем, ты заметил? – говорит она.

– Тебя это не устраивает?

Она теребит кольца на своих пальцах. Сигарета свисает с губ.

– Если честно, то да, меня это не устраивает. Я ничего о тебе не знаю.

Кафетерий заполняется клиентами, и на нас бросают возмущенные взгляды, потому что мы курим. Мы гасим наши «Мальборо».

– Я уже не жил на авеню Клебер, когда ты родилась, ты забыла?

– Нет. Но ты ведь все равно мой единокровный брат. И я приехала, потому что это кое-что для меня значит. Мне нравится Мел. И ты тоже.

Я меньше всего ждал от нее такого признания, поэтому какое-то время сижу буквально с открытым ртом.

– Мухи налетят, Антуан, – насмешливо говорит Жозефин.

Я от души смеюсь.

– Расскажи мне о своей матери, – продолжает она. Никто никогда о ней не вспоминает.

– Что ты хочешь узнать?

Она поднимает бровь.

– Все.

– Она умерла в 1974 году от разрыва аневризмы. Ей тогда было тридцать пять лет. Мы вернулись из школы и узнали, что ее увезли в больницу. И она уже была мертва. Ни папа, ни Режин никогда не рассказывали тебе об этом?