— Простите. Мне показалось, что заменить конверт будет неправильно.

Правильно… Или неправильно…

Все его воспитание сводилось к тому, чтобы поступать правильно. И не смогло подготовить его к моменту, когда ему подадут конверт, забрызганный кровью погибшего отца.

— Вам плохо?

Он убрал прядь со лба, взглянул ей в лицо.

— Все нормально.

Оба понимали, что это ложь.

Он снова перевел взгляд на конверт, и в глаза ему бросилось собственное имя, выписанное четким отцовским почерком: «ГИДЕОН».

Впервые в жизни он порадовался, что отец остался верен себе и не сменил перо на шариковую или гелевую ручку, подобно всему миру.

Гидеон поймал себя на том, что тепло думает о старике, и задумался, случайность ли это, что смерть заставляет вдруг проникнуться уважением к тому, что прежде презирал. Как будто начисто стирает все ненужное и оставляет только добрые мысли.

Он тронул уголок конверта. Приподнял, но переворачивать не стал.

Рано.

Сердце у него колотилось, как бывало при ссорах с отцом. В этом письме он чувствовал присутствие старика. Угадывал его сквозь толстую бумагу. Он взял и открыл конверт. Разворачивая письмо, с обидой подумал, что полицейские уже читали его. Он понимал: они были обязаны, а все же не следовало им этого делать. Письмо было адресовано ему. Личное дело.

«Дорогой Гидеон!

Я надеюсь, что в смерти нас разделяет меньшее, чем при жизни.

Теперь, когда меня нет, ты, возможно, многое узнаешь обо мне. Не только хорошее и не только плохое. Но ты вряд ли узнаешь, как я тебя любил. Я любил тебя и гордился тобой каждую минуту своей жизни. Любимый мой сын, прости, что я оттолкнул тебя. Я изо дня в день видел в тебе твою мать. У тебя ее глаза. Ее улыбка. Ее нежность и мягкость. Милый мой, было слишком больно видеть ее в каждом твоем движении. Я не вправе был отправлять тебя в тот интернат и не отзываться на мольбу забрать тебя домой, но, пожалуйста, поверь мне, я боялся, что не выдержу.

Мой милый, чудесный сын, я так горжусь твоими успехами.

Не сравнивай нас. Ты куда лучше, чем сумел быть я, и, надеюсь, из тебя когда-нибудь получится намного лучший отец.

Ты, вероятно, не понимаешь, почему я лишил себя жизни. Ответить на этот вопрос нелегко. В жизни нам часто приходится делать выбор. После смерти нас судят по тому, что мы выбрали. Не всегда судят справедливо. Надеюсь, что ты будешь справедливым и добрым судьей.

Поверь, моя смерть — благородный поступок, а не бессмысленный и трусливый, как представляется на первый взгляд. Ты вправе разобраться, о чем я говорю, или вправе выбросить это из головы и жить своей жизнью, забыв обо мне.

Я надеюсь, ты выберешь второе.

С тобой свяжется мой душеприказчик, и ты увидишь, что я все оставил тебе. Распорядись как хочешь, но прошу тебя — Не увлекайся благотворительностью.

Гидеон, помнишь, как мы с тобой играли в детстве? Я прятал сокровище, а ты разыскивал его, следуя оставленным мною подсказкам. Умирая, я тоже оставляю тебе подсказки и решение моей тайны. Величайшее из сокровищ — любить и быть любимым. Я вопреки всему надеюсь, что ты его обретешь.

Лучше бы тебе не искать разгадок других тайн, но я понимаю, что ты, возможно, захочешь, и в этом случае благословляю тебя и заклинаю быть осторожным. Не доверяй никому, кроме себя.

Милый сын, ты — дитя равноденствия. Пропусти солнцестояние и сосредоточься на восходе молодой луны. То, что покажется тебе дурным, окажется хорошим. То, что ты сочтешь хорошим, окажется дурным. Жизнь — это равновесие и выбор.

Прости, что меня не было рядом с тобой, что я не говорил и не показывал, что любил тебя и твою мать больше всего в жизни.

Твой смиренный, раскаивающийся и любящий отец

Натаниэль».

Все это невозможно было принять сразу. Невозможно понять.

Он тихонько барабанил пальцами по письму. Нащупывал слова: «Любимый Гидеон». Накрыл пальцами строку: «Мой милый, удивительный сын, я так горжусь твоими успехами…» Наконец, словно читая Библию, проследил пальцами строки, которые тронули его сильнее всего: «Прости, что меня не было рядом с тобой, что я не говорил и не показывал, что любил тебя и твою мать больше всего в жизни».

Глаза наполнились слезами. Ему почудилось невозможное: что отец потянулся к нему. Так заключенный и посетитель, разделенные стеклянной перегородкой, прикладывают ладони к стеклу на прощание, символически соприкасаясь. Невидимая перегородка между жизнью и смертью. Письмо стало стеклянной стеной, отцовским прощанием.

Меган не нарушала его задумчивости и только иногда поглядывала на часы, усмиряя нарастающее чувство вины. Четырехлетняя дочь ждала ее у бабушки. Но она видела, как потрясло Гидеона письмо самоубийцы.

— Вы хотите побыть один?

Он не отозвался. Горе обернуло его голову ватным коконом. Она прокашлялась.

— Мистер Чейз, время уже позднее. Нельзя ли договориться с вами о завтрашней встрече?

Он очнулся:

— Что?

Она понимающе улыбнулась.

— Завтра. — И кивнула на письмо. — Я хотела бы задать вам несколько вопросов. И догадываюсь, что у вас тоже есть вопросы.

У него было множество вопросов, и теперь они посыпались градом.

— Как умер мой отец? — с болью спросил он. — Я знаю, вы говорили, что он застрелился, но как именно? Где это было? Где он был? Когда… — Голос его сорвался. — В какое время он это сделал?

Меган не дрогнула.

— Он застрелился из маленького пистолета. — Она не удержалась от подробного описания: — «Веблей IV», времен Первой мировой войны.

— Я не знал, что у него есть пистолет.

— Он был зарегистрирован на его имя. Он несколько раз стрелял в местном тире.

Это потрясло его еще больше.

Она перешла к трудной теме:

— Если хотите, вы можете его увидеть. Официальное опознание сделала уборщица, которая его нашла, так что необходимости нет, но, если хотите, я могу это устроить.

Он не знал, что сказать. Он точно знал, что не хочет видеть, что осталось от отца после того, как тот прострелил себе голову. Но он чувствовал себя обязанным. Отказаться было бы неправильно. Разве не этого от него ждут?

Инспектор отодвинула стул и встала. Если не взять на себя инициативу, сын погибшего просидит здесь до полуночи.

— Извините, но нам действительно пора заканчивать.

— Простите, я понимаю, уже поздно. — Он поднял письмо, сложил и спрятал в конверт. — Можно мне его взять?

— Да, да, конечно.

Он бережно спрятал его в карман пиджака.

— Благодарю вас. И простите, что так задержал.

— Ничего. — Меган достала визитную карточку. — Позвоните мне завтра утром. Договоримся о встрече.

Он взял визитку и вслед за ней вышел из комнаты. Она провела его мимо будки охраны в темную холодную ночь на опустевшей улице.

Когда дверь защелкнулась за ними, Гидеон почувствовал, что не в силах двигаться. Он отпер старенькую «Ауди» и сидел не в силах двинуться на водительском месте. Ключи дрожали в его руках.

Толлард-Ройял, Кранборн-Чейз, Солсбери

Поместье располагалось на исключительной красоты меловом плато между Дорсетом, Хэмпширом и Уилтширом — неподалеку от роскошного дворца, который занимали когда-то Гай Риччи с Мадонной.

Гидеон никогда здесь не бывал и потратил на поиски больше часа. Зря он не продумал всего заранее — мог бы забронировать номер в отеле или попросить полицию куда-нибудь его пристроить. А так он оказался без ночлега, оставалось только вломиться в дом.

Плоды нелегальных трудов его покойного родителя впечатляли. Особняк, наверно, стоил не меньше десяти миллионов. Возможно, ремесло отца — ограбление могил, как называл его деятельность Гидеон — послужило одной из причин самоубийства. Гидеон проехал через металлические ворота в темный, кладбищенски мрачный сад. Извилистая подъездная дорожка протянулась почти на милю до мраморной площадки с причудливым фонтаном, освещенным, но не работавшим. Садовые фонари отбрасывали мягкий желтый свет на листву старых деревьев. Он заглушил мотор и просидел минуту, разглядывая старинный дом. Безжизненный, как скорлупа.