— Кому это нужно? — спросил он.

— Что именно?

— Насилие. Они разбили окно в моей машине и едва не раздавили мальчишку.

— Они протестуют.

— Вижу. Но против чего?

Девушка пожала плечами с явным безразличием.

— Видно, не могут без этого.

Место, где бульдозерист обнаружил подземную полость, было обозначено столбиками и желтыми лентами.

— Идем.

Девушка приподняла ленту и прошла за ограждение. Рэнд последовал за ней, чувствуя, как его охватывает волнение. Он внутренне собрался и, присев на корточки у края пролома, посмотрел вниз. Солнце стояло высоко, ярко освещая гробницу.

Четыре оссуария, костницы, вытесанные из известняка. Два расколоты, на несколько крупных фрагментов каждый, и два совершенно целые, только присыпанные пылью.

— Сами понимаете, — сказала девушка, — условия для работы тут не самые лучшие. Департамент древностей требует сделать все как можно скорее.

— В какие сроки?

Девушка пожала плечами.

— Учитывая ситуацию, их надо понимать в буквальном смысле: как можно скорее.

Рэнд вытер пот со лба.

— Мне нужно точно знать сроки. От этого зависят все дальнейшие действия. Несколько недель? Или месяцев?

— Несколько дней.

— Это несерьезно.

Рэнд почувствовал, как кровь бросилась в голову, и совсем не от жары.

— Судя по всему, это иудейская усыпальница времен Второго Храма. Именно об этом говорят оссуарии.

Он имел в виду вытесанные из камня костницы, ящики для костей умерших, которые были в ходу у иудеев с I века до Р. X. и до 70 года н. э., когда Храм разрушили римляне. Когда тело истлевало, кости очищали и складывали в такой ящик, обычно вытесанный из известняка. Помимо надписей со сведениями об усопшем и его семье на стенках оссуария вырезали орнамент.

— Здесь их по крайней мере четыре, — продолжал Рэнд. — Возможно, и больше, но мы этого не узнаем, пока не спустимся вниз.

Девушка снова скрестила руки на груди.

— Боюсь, вас никто не будет слушать. В Израиле все не так просто. Как вы понимаете, тут у нас стоит только воткнуть лопату в землю, и сразу обнаружатся какие-нибудь древности. В этом районе Иерусалима, например, сплошные гробницы, и в них уже были найдены тысячи таких ящиков. Я знаю, что археологи каждый раз хотят аккуратно, не торопясь, извлечь каждый осколок кости, камень или черепок. Я вас понимаю, но нужно учитывать, что в Израиле то и дело находят что-то, вызывающее интерес у археологов, и такое случается сотни раз каждый год. Но нельзя игнорировать политические, религиозные и экономические реалии.

— Мне понадобятся люди, — сказал Рэнд.

— Все люди на этих раскопках — это вы, — ответила девушка с лучезарной улыбкой.

— Вы шутите? — спросил Рэнд, уже понимая, что она не шутит.

Девушка покачала головой.

— Это невозможно. У меня не хватит ни времени, ни сил.

Она уже не улыбалась, и во взгляде сквозило сочувствие.

Баллок потряс головой.

— Так что насчет старшего сержанта Шарона? Когда он здесь появится?

— Он здесь. — Она протянула руку. — Старший сержант Шарон, полиция Израиля.

Рэнд только теперь разглядел нашивку на ее рукаве. Шеврон с тремя полосками и дубовые листья.

— Вы?.. Это вы — старший сержант Шарон? — пробормотал он, краснея. — Я… прошу прощения. Сами понимаете, я не…

— Не ожидали увидеть женщину?

— Нет, просто…

Рэнд вздохнул.

— Бросьте. Не вы первый. Не поверите, но у израильтян предрассудков не меньше, а то и больше, чем у американцев.

Рэнд хотел было возразить, но только улыбнулся.

— Что ж, рад познакомиться, старший сержант Шарон. Меня зовут Рэнд.

— Профессор Баллок. — Она старательно выговорила его имя, не улыбнувшись в ответ. — Старший сержант Мириам Шарон.

Южный Иерусалим, Тальпиот

Рэнд не стал мешкать. Он спустился в гробницу сквозь дыру в куполе, проделанную бульдозером. Старший сержант Шарон осталась наверху.

После полуденной жары было даже приятно оказаться в прохладном склепе. Он был высечен в основании скалы из мягкого известняка, типичного для восточной части Иудейской пустыни. Более низкая часть пола, так называемый приямок, находилась в восточной части склепа, там, где когда-то был вход. Она была нужна для того, чтобы оплакивающие усопшего могли выпрямиться в полный рост.

— Локулы, — произнес Рэнд, увидев три горизонтальные ниши в западной стене гробницы. — Еще одно доказательство, что это иудейское погребение.

Во времена Иисуса евреи хоронили покойников, умастив тело благовониями и завернув в ткань. Его укладывали в локулу — нишу в стене глубиной около двух метров и полметра высотой. Локулу закрывали камнем, а другим камнем, побольше, заваливали вход в гробницу. Спустя год, когда тело истлевало, родственники умершего открывали гробницу, доставали кости из локулы, очищали их и складывали в оссуарии. Эта традиция, появившаяся неизвестно откуда, перестала существовать после разрушения Иерусалима в 70 году от P. X., когда большинство жителей города были убиты или изгнаны. Да и придерживались ее лишь в Иерусалиме и его окрестностях. В результате большая часть оссуариев была найдена в Иерусалиме и лишь несколько — в Галилее, куда бежали жители Иерусалима после разрушения города, но там оссуарии изготавливали из глины, а не из известняка.

Локулы в западной стене оказались пустыми, но была еще четвертая, в южной. И в ней — два оссуария. Посмотрев вверх, Рэнд увидел, что потолок гробницы богато украшен резным цветочным орнаментом. [6]

— Замечательно.

— Вы звали? — окликнула его Шарон, появившаяся в отверстии.

— Нет. Это я сам с собой разговариваю. Со мной такое часто бывает. Я сказал…

Рэнд умолк — Шарон уже не было видно.

— Похоже, это знак богатства и высокого положения, наряду с большими размерами гробницы, — закончил он фразу, многозначительно кивая самому себе. — Ты что-то нашел, Рэндал. Это действительно может оказаться важным.

Он перевел дух. Что сказал Игаль Хавнер всего несколько часов назад? «Что бы ты ни нашел в Иерусалиме, для тебя это шанс снова обрести хотя бы часть того… что потерял».

— Что ж, хорошо. Делать разметку времени нет. Придется все пометить и сделать замеры, а потом сфотографировать, причем фотографии должны быть хорошего качества. После этого можно начинать счищать пыль и извлекать предметы.

Рэнд лихорадочно принялся за работу. Шесть часов непрерывно фотографировал и делал заметки, стараясь не упустить малейших деталей. Помимо фотографирования гробницы во всех возможных ракурсах описывал все попадавшиеся предметы, вплоть до мельчайших осколков камня, нумеруя и фотографируя рядом с линейкой, чтобы были понятны их размеры. Рэнд делал по несколько снимков каждого предмета, записывая в блокнот его местоположение в гробнице. Керамические масляные светильники, глиняную чашку и маленький флакон, который, по всей видимости, использовался для хранения благовоний или мазей, а также множество осколков посуды и известняка он сложил в бумажные мешки вроде тех, в которые упаковывают ланч. Рэнд работал быстро, но аккуратно.

Пока руки были заняты, мысли уводили далеко отсюда. То на раскопки Игаля Хавнера в Тель-Мареша, то в Цинциннати, где похоронена жена, то в Чикаго, где учится в колледже Трейси. Рэнд был так далеко от единственной дочери и не мог ни понять ее, ни стать ближе. Он вспомнил, какое у Трейси было лицо, когда он сделал ей сюрприз — неожиданно прилетел домой и пришел на рождественское представление в церкви, где она играла Деву Марию. В глазах одиннадцатилетней девочки светилось обожание, почти такое же, с каким все смотрели на Брэда Уорнера — в тот год его выбрали на роль Иосифа.

«Не хочется в это верить, — подумал Рэнд, — но, наверное, это был последний раз, когда Трейси смотрела на меня такими глазами».

Дочь взрослела, а Рэнд, вероятно, выглядел в ее глазах человеком совершенно никчемным. Каждый раз, оставаясь дома, он пытался — правда, без особого успеха — искупить вину за свое постоянное отсутствие. И всегда, отправляясь на раскопки, знал, что вина растет и он не сможет загладить ее в следующий приезд. Тогда он и начал пить.