Плач перешел в икоту.

— Люки… Он высыпал на меня пудру для попы.

— Это я вижу, Белла, — кивнул Найт. — А зачем?

— Он считает, пудра для попы смешная.

Найт посадил дочь на здоровую руку и пошел через кухню по лестнице на второй этаж, слыша, как наверху кудахчущим смехом заходится его сын.

На верхней площадке, у самой двери в детскую, Найт услышал женский крик:

— Ай-й-й! Ах ты, паршивец маленький!

Сынишка Найта выбежал из детской в подгузниках, с ног до головы покрытый тальком. Он держал в руках большую коробку детской присыпки и смеялся от радости, пока не увидел отца, прищурившись смотревшего на него.

Люк замер на месте и попятился, замахав ручонками на Найта, словно перед ним возник призрак, который можно разогнать.

— Нет, папа!

— Люк! — крикнул Найт.

Усыпанная тальком Пегги, нянька, появилась в дверях за спиной малыша, преградив ему путь. Она крепко держалась за запястье, а ее лицо исказила боль.

— Я ухожу! — выплюнула она, как ядовитую слюну. — Это сумасшедшие, а не дети. — Трясущейся рукой она показала на Люка: — А этот гадящий в штаны, кусачий нехристь! Я его на унитаз сажаю, а он меня укусил! Кожу прокусил до крови! Я ухожу, а вы будьте любезны оплатить счет от врача!

— Но вы не можете уйти, — протестовал Найт.

— Еще как могу! — бросила Пегги, с опаской обходя Люка. Отодвинув Найта, она затопала вниз по ступенькам. — Дети накормлены, но не вымыты, а Люк обкакал памперс в третий раз за день. Удачи вам, Питер.

Подхватив свои вещи, она вышла, хлопнув дверью.

Изабел снова начала всхлипывать.

— Пегги ушла из-за Люка!

Не выдержав, Найт посмотрел на сына и закричал в бессильной ярости:

— Четвертая за год, Люк! Четвертая! Всего три недели выдержала!

У Люка сморщилось лицо, и он заплакал.

— Люки больше не будет! Больше не будет!

За секунду его сын из неукротимой стихии, способной ураганом мчаться по квартире, превратился в маленького мальчика, такого жалкого, что у Найта стиснуло горло. Снова вздрогнув от боли в боку, он нагнулся и протянул руку сыну. Малыш побежал к нему и обхватил отца ручонками так сильно, что Найт едва не вскрикнул.

— Папа, Люки тебя любит, — заявил мальчик.

Чувствуя запах обгаженных подгузников, Найт сдул тальк со щек сына и расцеловал его.

— Папа тоже любит тебя.

Дочку он поцеловал в щеку так крепко, что она засмеялась.

— Люку приказ — переодеться и помыться. Изабел, ты тоже иди под душ.

Через несколько минут дети брызгались и играли в большой душевой кабине Найта. Люк поднял губку и шлепнул сестру по голове.

— Папа! — воскликнула Изабел.

— Дай сдачи, — посоветовал Найт.

Он взглянул на часы. Девятый час. Ни одно из агентств, откуда он приглашал нянь, уже не работает. Найт набрал номер матери.

Она ответила на третьем звонке, и по голосу он понял, что Аманда измучена до крайности.

— Питер, скажи, что этот кошмар мне приснился и скоро я проснусь!

— Мне очень жаль, Аманда.

Она несколько секунд рыдала, зажимая рот, но справилась с собой и сказала:

— Мне сейчас хуже, чем когда умер твой отец. Наверное, тебе пришлось так же, когда не стало Кейт.

У Найта в груди стало пусто и страшно.

— До сих пор так, мам.

Высморкавшись, Аманда попросила:

— Расскажи, что ты узнал. Что удалось выяснить?

Найт понимал, что мать не успокоится, пока не вытянет из него все, поэтому наскоро, в общих чертах рассказал ей о событиях дня. Аманда ахнула и начала бурно протестовать, когда он упомянул о письме Кроноса, обвиняющего Дентона Маршалла, и всхлипнула, услышав о предсмертном признании Гилдера, свидетельствовавшем о невиновности ее покойного жениха.

— Я знал, что это неправда, — сказал Найт. — Дентон был честным, прекрасным человеком с золотым сердцем.

— Да!.. — Аманда захлебывалась от рыданий.

— Везде, где я сегодня побывал, люди говорили о его щедрости и кристальной честности.

— Расскажи, — потребовала Аманда. — Пожалуйста, Питер, мне необходимо это послушать.

Найт рассказал, в какое отчаяние пришел Майкл Лансер, узнав о смерти сэра Маршалла, о том, как он назвал финансиста своим другом, наставником и одним из стратегических лидеров Лондонской олимпиады.

— Даже Джеймс Деринг из Британского музея, помнишь его телепередачу, — продолжал Найт, — сказал, что без поддержки Дентона не состоялись бы ни шоу, ни новая экспозиция на тему античных Олимпиад. Он обещал выразить благодарность Дентону на открытии выставки.

— Джеймс Деринг так сказал?

— Да, — ответил Найт.

И тут Аманда взорвалась:

— Наглый лжец!

— Что?

— Дентон действительно дал Дерингу часть денег на запуск телепроекта, — сказала Аманда, — но категорически возражал против выставки. У них даже ссора произошла по этому поводу. Дентон говорил мне, что экспозиция нарочито подчеркивает превосходство древних Олимпиад над современными.

— Верно, — подтвердил Найт. — Мне тоже так показалось.

— Дентон отказался дать Дерингу еще хотя бы пенни, и они расстались… нехорошо.

«Деринг говорил мне совсем другое», — подумал Найт и спросил:

— Когда это было?

— Два, может, три месяца назад, сразу после нашего возвращения с Крита… — У Аманды задрожал голос. — Мы не знали, но поездка на Крит стала нашим медовым месяцем, Питер. Я всегда так считала. — И она разрыдалась.

— Мама, с тобой кто-нибудь есть?

— Нет, — ответила она. — Питер, ты можешь приехать?

Найт готов был провалиться сквозь землю.

— Аманда, я очень хочу приехать, но от нас только что ушла очередная нянька.

— Что, опять? — не поверила мать.

— Собралась и ушла полчаса назад. Мне предстоит работать с утра до ночи всю Олимпиаду, я не знаю, что делать. Обращался уже во все агентства города и боюсь, они больше никого не пришлют.

Аманда надолго замолчала.

— Мама?

— Я слушаю, — сказала Аманда почти спокойно — впервые после смерти Дентона Маршалла. — Давай-ка я этим займусь.

— Нет, ты не в том состоянии…

— Я рада отвлечься. Мне надо чем-то заняться, помимо работы и переживаний, Питер, или я сойду с ума, запью или наглотаюсь снотворного, а мне претит любой из этих вариантов.

В это время в Британском музее, в холле на втором этаже, откуда арка вела к экспозиции, посвященной Олимпиадам древности, доктор Джеймс Деринг готов был пуститься в пляс, не веря своей удаче. Торжествующий, сияющий, он вышел к гостям — лондонской элите, сильным мира сего, удостоившим своим посещением открытие выставки.

Вечер складывался поразительно хорошо. Да что там, блестяще!

В самом деле, на куратора музея так и сыпались похвалы. Критики назвали выставку дерзкой и убедительной, новым прочтением древних Олимпиад и злободневным комментарием к состоянию современных Игр.

Более того, самые восторженные из богатых посетителей заявили, что хотят спонсировать телешоу Деринга и купить рекламное время в «Секретах прошлого».

Что понимал этот покойный дурак Маршалл, язвительно подумал Деринг. Ничего абсолютно.

Чувствуя себя оправданным, наслаждаясь сознанием хорошо проделанной работы, которая оказалась успешнее, чем он ожидал, Деринг пошел к бару и заказал еще водку-мартини, чтобы отпраздновать выставку — и остальное.

Ему было что отпраздновать, помимо выставки.

За коктейлем, обмениваясь сочувственными фразами об ужасной смерти сэра Маршалла с одним из крупных меценатов, покровительствовавших музею, Деринг нетерпеливо вглядывался в толпу многочисленных гостей церемонии.

Ну где же она?

Вскоре телеведущий заметил пикантную кошечку с медными волосами, не касавшимися обнаженных бледных плеч. Великолепное серое коктейльное платье подчеркивало яркость неистовых зеленых глаз. У Деринга была слабость к рыжим и зеленоглазым.

Она чем-то напоминала его сестру — манерой наклонять голову набок, когда ей что-то нравилось, вот как сейчас, когда она держит бокал шампанского с длинной ножкой и флиртует с мужчиной намного старше себя. Мужчина показался Дерингу смутно знакомым. Кто он?