Пригнувшись и стиснув в руке ружье, Ари в темноте медленно продвигался вперед, пока не вжался в высокий дверной косяк. Тут он выпрямился и застыл на месте, прислушиваясь. Ни шороха. Левой рукой он приоткрыл дверь и с сильно бьющимся сердцем скользнул внутрь. С ружьем на изготовку, опасаясь в любой миг нарваться на охранников, при слабом свете луны он оглядел святилище, пострадавшее под натиском времени и природы. В полумраке камни мощных колон, разбивавших на квадраты пространство по обе стороны от нефа, отсвечивали синим. При других обстоятельствах он бы задержался, чтобы полюбоваться этим необычным зрелищем… Но сейчас не время.

Не сводя глаз с хоров собора, Ари шагнул к боковом нефу. Если он не ошибается, то вход находится в левой части первого трансепта. Он медленно двигался к центру, перешагивая через бесчисленные обломки, усыпавшие пол. Сжимая в руках духовое ружье, он шел вдоль стены с остатками старинных витражей, затем миновал статуи и предметы обстановки, увитые лианами.

И тут он подскочил. Нежданный гость вспугнул птиц, свивших себе гнезда под стрельчатой аркой, и они улетели, шумно хлопая крыльями.

— Чертовы птицы!

Он снова двинулся в путь. Дойдя до широкого перпендикулярного прохода, посветил вокруг себя и обнаружил дверь. Кривая, полусгнившая, с деревянной створкой. Наверняка это тот вход, о котором говорил Левин. Теперь оставалось только дождаться сигнала от Кшиштофа.

Ари присел в тени статуи Девы Марии. Поколебавшись, он огляделся по сторонам, пожал плечами и закурил «Честерфилд».

Потрясению, ожидавшему меня в замке будущего герцога Беррийского, без сомнения, суждено было стать одним из самых сильных в моей жизни.

После непродолжительного ожидания в малой гостиной меня провели в большой зал для приемов. И здесь я, ошеломленный, лицом к лицу столкнулся с королем, официально находившимся во вражеском плену в Лондоне. То, что он оказался во Франции, само по себе явилось для меня огромной неожиданностью и к тому же, несомненно, представляло собой тщательно охраняемую тайну. Ну а его готовность встретиться со мной в покоях Жана Беррийского казалась и вовсе неслыханной.

Хоть мне уже и доводилось лицезреть монарха во время официальных приемов, я впервые видел его столь близко, в приватной обстановке, да к тому же еще и наедине. Прекрасно зная, как следует вести себя в подобных обстоятельствах, я, должен признаться, на какой-то миг так растерялся, что оказался не на высоте. Застигнутый врасплох, совершенно растерянный, я пробормотал что-то бессвязное и поклонился так неловко, что по сей день одно только воспоминание об этом заставляет меня краснеть.

Король тут же пришел мне на помощь. Он попросил меня не церемониться и говорить с ним запросто. Я постарался справиться с волнением. В конце концов, считалось, что он пребывает совсем в другом месте…

Возможно, почтенный читатель, мне следует освежить твою память насчет этого короля, ибо он давным-давно скончался, а мне неведомо, сколько лет еще минет, прежде чем ты прочтешь эти записи.

Иоанн II Французский, которого также звали Иоанном Добрым, был сыном короля Филиппа VI и Жанны Бургундской. В 1350 году, в самом начале его царствования, ему довелось противостоять ужасной эпидемии черной оспы, выкосившей половину населения нашей и соседних стран. К тому же ему пришлось столкнуться с недоверием, которое в то время проявлял народ в отношении короны и которое лишь усиливалось нашими поражениями в войне, уже разгоравшейся между Англией и Францией. Наконец, ему угрожали интриги Карла Наваррского, также претендовавшего на престол.

При таких обстоятельствах в 1355 году англичане под предводительством Эдуарда III возобновили военные действия. В сентябре 1356 года в битве при Пуатье Иоанн Добрый был разбит неприятелем и взят в плен. Карл Наваррский воспользовался этим, чтобы попытаться захватить власть.

Столь храбро сражался король, что, даже когда он оказался в заточении, все, не исключая Эдуарда III, полагали его героем. Заключенный со всеми почестями в Бордо, он мог беспрепятственно окружить себя придворными и бороться с интригами Карла Наваррского. В своем нетерпении вернуться на престол Иоанн Добрый был готов ускорить переговоры, уступив англичанам обширные земельные владения.

В то время, когда мы с ним встретились, переговоры велись в Лондоне, где условия его содержания были еще более королевскими.

Теперь тебе понятно, почему я так изумился, увидев его во Франции в подобный момент.

— Вам, мессир Фламель, несомненно, известно мое нынешнее положение, — произнес он, усадив меня подле себя. — Франция крайне нуждается в том, чтобы я вернулся на престол, и пришло время сделать для того все возможное. За мое освобождение Эдуард III требует огромный выкуп, на который в казне нет денег. К чему только я не прибегал, чтобы собрать необходимую сумму, но до сих пор мне это не удавалось. И все же, полагаю, я нашел выход.

Мне все еще не верилось, что король обращается ко мне, простому писарю, и лишь с великим трудом удавалось сосредоточиться на его словах.

— И вот что я собираюсь сделать: выдать свою дочь Изабеллу за Джан-Галеаццо Висконти.

Я кивнул, начиная понимать. Молодой человек, о котором шла речь — прежде мне уже доводилось слышать о нем, — был сыном Бьянки Савойской и Галеаццо Висконти, правителя Ломбардии. Это очень богатый род. В то время, о котором идет речь, Джан-Галеаццо исполнилось восемь лет, а Изабелле — двенадцать.

— Юный ломбардец недостаточно знатен, чтобы войти в мою семью, так что ему придется выплатить соответствующую сумму, которая позволит мне собрать деньги на выкуп англичанам. Вы меня понимаете?

— Вполне, Ваше Величество.

Подобные браки по расчету среди знати считались обычным делом, и, несмотря на нежный возраст жениха и невесты, я не видел в том ничего удивительного.

— И все же, дабы убедить отца, я и сам должен буду кое-чем поступиться. Я обещал сделать графством город Вертю в Шампани, чтобы моя дочь принесла его своему супругу в приданое. Так что Джан-Галеаццо Висконти унаследует титул графа Вертю. Но этого недостаточно. Я думаю, какой бы редкостный дар мне преподнести этому ломбардцу? И вот тут-то вы мне и необходимы.

— Ваше Величество, я к вашим услугам, — отвечал я, склонив голову.

К тому времени я уже догадался, почему меня сюда пригласили, и хотя не мог сказать об этом вслух, был крайне разгневан.

— Я слышал, что вы нашли кристалл с чудесными свойствами.

Я не ошибся.

— Не знаю, вправе ли мы говорить о чуде, Ваше Величество, для того нам следует узнать мнение Церкви.

— Но мы, безусловно, вправе назвать это диковиной…

Этого я не мог отрицать.

— Готовы ли вы, мой дорогой друг, предоставить образчик этой диковины, дабы позволить мне объединить свой род с родом Висконти?

До того дня я говорил о своей находке только двоим: даме Пернелле и герцогу Беррийскому. Сам точно не знаю, почему я так поступил, однако внутренний голос подсказывал мне, что, насколько возможно, открытие мое следует держать в тайне. Даже мысль о том, чтобы расширить круг посвященных, пришлась мне не по душе, к тому же мне претило предательство герцога, обещавшего хранить молчание. И все же сейчас ко мне обращался король Франции, величайший монарх всего христианского мира. Был ли у меня выбор?

— Буду поистине счастлив, — солгал я, смирившись. — Но должен предупредить вас, Ваше Величество, что владею лишь малой частью кристалла.

— Ну, Фламель, я убежден, что небольшой образчик вполне удовлетворит нашего итальянца. А уж я, со своей стороны, сумею выказать вам свою благодарность.

На самом деле никакая материальная выгода меня не прельщала. В то время меня заботило совсем другое. Я не осмеливался открыться королю. Наконец, набравшись храбрости, я решился: