— Обер-лейтенант Бирингер! Подготовьте учебный план до конца этого выпуска, — приказал генерал.

— До конца выпуска? — с удивлением спросил адъютант.

Генерал молча посмотрел на него. Бирингер поспешил себя застраховать:

— Учебный план до конца выпуска. Слушаюсь, господин генерал.

— Сколько дней вам понадобится для этого, господин обер-лейтенант?

— Три дня, господин генерал.

— Таким образом — послезавтра.

— Так точно, господин генерал.

— Передайте, пожалуйста, фрейлейн Бахнер, что я жду ее работу. Пока все, господин обер-лейтенант.

Адъютант исчез в приемной. Мгновение он стоял в задумчивости у двери, которую тщательно закрыл за собой. Затем медленно пошел к своему столу и начал нервно перелистывать какие-то бумаги, посматривая на Сибиллу Бахнер, сидевшую за пишущей машинкой. Наконец Бирингер осторожно спросил:

— Вы понимаете, фрейлейн Бахнер, что здесь происходит?

Сибилла Бахнер оторвалась на некоторое время от работы и посмотрела на него с удивлением. Адъютант крайне редко говорил с нею таким доверительным тоном. Она должна была высоко оценить это и тем не менее ответила ничего не значащим:

— Нет.

— Я не могу пока ничего узнать точно, — продолжал адъютант, — но то, что здесь сейчас происходит, чертовски похоже на заключительный аккорд. Над чем, собственно, вы сейчас работаете, фрейлейн Бахнер?

— Над выпускными характеристиками фенрихов, как обычно перед окончанием обучения.

— Уже сейчас? — спросил Бирингер озабоченным тоном. — До выпуска еще шесть недель. Может быть, речь идет о характеристиках отдельных лиц?

— Нет, господин обер-лейтенант. Почти на всех. Очень на немногих они еще не готовы, и это, как правило, на фенрихов второго потока и на некоторых из шестого.

— Я этого не могу понять, — промолвил задумчиво Бирингер. Ему до сих пор ни разу не удавалось угадать намерения генерала, хотя за это время все его указания были четкими и не носили какого-то скрытого, секретного характера. — Все это должно означать лишь одно, — заметил Бирингер, задумчиво глядя перед собой, — генерал отсюда уходит.

— Но почему? — спросила озабоченно Сибилла. — Может быть, он просто решил пойти в отпуск?

Бирингер отрицательно покачал головой:

— Генерал летом прошлого года был в отпуске, как раз перед тем, как нам перебраться в этот свинарник. Нет, нет! Эта завершающая работа генерала должна означать что-то другое.

Сибилла Бахнер была слегка расстроена. Она тоже заметила те же симптомы, что и адъютант, однако не решалась говорить о них. Она не хотела думать о возможных последствиях. У обер-лейтенанта Бирингера дела были относительно проще: генерал возьмет его с собою, а ее нет.

— Генерал ждет вашу работу, фрейлейн Бахнер.

Сибилла кивнула, открыла верхний ящик письменного стола, где лежало зеркало, поставила его перед собою и, не обращая внимания на адъютанта, начала себя рассматривать.

Обер-лейтенант Бирингер украдкой наблюдал за девушкой. Он обратил внимание на ее немного полные, но грациозные руки, которые приводили в порядок прическу. Затем Сибилла вынула заколки, придерживавшие ее волосы на затылке, и они волнистыми прядями распустились по ее плечам. Она заботливо расчесала их, и улыбка скользнула по ее губам.

Бирингер тоже улыбнулся, но его улыбка была с известной долей скептицизма.

Сибилла Бахнер встала, бросила последний испытующий взгляд на зеркало, взяла папку с готовой работой и направилась в комнату генерала.

Модерзон взглянул на нее или, по крайней мере, на папку с напечатанными бумагами. Он протянул руку, взял папку, открыл ее, посмотрел внутрь и через несколько секунд спросил:

— Что у вас еще, фрейлейн Бахнер?

Тогда она набралась смелости и спросила:

— Вам не мешает моя новая прическа, господин генерал?

— Нет, — ответил Модерзон, не отрывая глаз от бумаг.

В этот момент Сибилла почувствовала себя почти счастливой. Как ни скупо прозвучал ответ генерала, он показал ей совершенно ясно, и это было главное, — он заметил ее новую прическу, он со вниманием смотрел на нее даже тогда, когда казалось, что он ее не замечает.

Его «нет» было явным доказательством этого, думала она. И ее глаза заблестели.

— Фрейлейн Бахнер, — промолвил генерал, — я хотел бы, чтобы вы подумали о том, где бы вам хотелось работать, если дела здесь, в штабе, будут закончены. Я даю вам три дня на размышления, после чего вы сообщите мне о своем желании. На сегодня все. Благодарю, фрейлейн Бахнер.

Марион Федерс, жена капитана, вошла с беспокойством в спальню, включила маленькую лампу и взглянула на кровать мужа. Она была пуста и заботливо заправлена.

От этого беспокойство Марион Федерс еще более усилилось. Она устало повернулась и посмотрела в гостиную. Там стоял обер-лейтенант Зойтер, Миннезингер. Он налил рюмку коньяку, посмотрел его на свет и выпил с заметным удовольствием.

Марион Федерс на мгновение закрыла глаза, подошла к своей кровати и навзничь упала на нее. Свет ослеплял ее, и она быстрым, нервным движением повернула к себе абажур лампы.

Затем она вновь взглянула в гостиную. Миннезингер крутил рукоятку радиоприемника, пытаясь найти какую-либо музыку. Затем подошел к окну и взглянул на висящий на стене барометр. Стрелка указывала «Переменно». Посмотрев на часы, он налил себе еще коньяку.

— Ты скоро будешь готова? — спросил он.

Марион Федерс не отвечала, хотя отчетливо слышала каждое слово. Ее лицо застыло, стало похоже на маску, только в глазах светилось беспокойство.

Офицер еще в гостиной, идя в спальню, начал расстегивать мундир. Он вел себя так, как ведут люди, которым все разрешено и которые уже добились своей цели. В дверном проеме он остановился, посмотрел с удивлением на кровать, на лежавшую на ней Марион Федерс и сказал:

— Ну, что произошло?

Марион Федерс посмотрела на него, на его атлетическую фигуру, красивое лицо, руки, готовые обнять ее, улыбку мужчины, имеющего все основания быть довольным собою.

— Что с тобою, Марион? — спросил он несколько недовольным тоном. — Ты больна?

— Здорова, — последовал ответ.

— Может быть, ты боишься, что твой муж придет слишком рано? — Офицер взглянул на свои водонепроницаемые, антимагнитные часы со светящимися циферблатом и секундомером. — Раньше полуночи он никогда не возвращается домой, в особенности если уезжает из расположения части. Куда, собственно говоря? Да это и не наше дело. Во всяком случае мы гарантированы, что до полуночи нас никто не потревожит. Так в чем же дело? Будешь ты раздеваться или нет?

— Я не хочу, — ответила Марион Федерс.

Он не на шутку удивился. Будучи светским человеком, он часто сталкивался с женскими капризами. Но здесь он ожидал их меньше всего.

— Ты не хочешь? — спросил он и присел к ней на кровать, наклонился и положил руку на ее колено.

— Я не хочу больше, — ответила Марион Федерс. — Я не могу больше. Пять минут забытья — и двадцать четыре часа пустоты сменяются двадцатью четырьмя часами отвращения. Это как инфекционное заболевание, такое, как корь, коклюш. С возрастом они исчезают и не опасны. Ими нужно лишь переболеть. То же происходит при отрыве ребенка от груди матери, при прорезывании у него зубов.

— Что за чушь ты несешь?! — воскликнул он, деланно улыбаясь. — Это не твои мысли. Их тебе кто-то внушил.

— Я всегда об этом думала, — ответила она. — То, что мы с тобою делаем, это не решение вопроса.

— Ну, иди, иди, — сказал он. — Ты же не против.

И она почувствовала, как его рука с ее колена начала подниматься все выше. Ее мускулы напряглись, а он коснулся бедер и продолжал скользить дальше.

— Я не хочу больше, — повторила она. Нет, она не могла больше выносить, как ее муж молча страдал, как он прятал от нее свое лицо. Он дал ей полную свободу. Но истинная свобода, которую, как ей казалось, она теперь осознала, заключалась лишь в том, что ей предоставлялось право самой решать, как жить. И жить она хотела с ним — своим мужем. Марион Федерс еще раз повторила: — Я не хочу больше.