Крафт при виде этой декоративной виллы был готов встретить тут что угодно: подпольный бордель для офицеров, тайный склад товаров или даже секретную научно-исследовательскую лабораторию.

— Вот там, — сказал капитан Федерс, показав глазами на вымершую, стоявшую перед ними виллу, — моя, так сказать, часовня. В последнюю ночь вы видели меня в моей худшей ипостаси — болтливый, хныкающий, беспомощный человеческий отброс. Но такие состояния депрессии у меня редки, и когда они грозят овладеть мной, я удираю сюда. Хозяин этого дома — мой единственный друг.

С приближением виллы Розенхюгель становилось все яснее, что они в совершенно безлюдном районе. Прямая дорога была перекрыта шлагбаумом. Рядом с ним стоял щит с надписью: «Запретная зона». Немного дальше возвышался забор из колючей проволоки.

Автомашина остановилась. Федерс выпрыгнул из нее, подошел к воротам и нажал кнопку переговорного устройства.

— Прошу представиться, — раздался из динамика хриплый голос.

— Капитан Федерс и два сопровождающих.

— Пожалуйста, проезжайте, — ответил голос после короткой паузы.

Федерс влез в машину. Раздался жужжащий шум блоков — ворота автоматически раскрылись. Медленно — скорость свыше десяти километров в час не разрешалась — машина въехала во двор виллы. Федерс и Крафт вышли из автомобиля, шофер остался в нем. Очевидно, несмотря на мороз, он совсем не собирался сопровождать обоих офицеров, а может быть, по его прежним поездкам сюда, ему и не разрешалось это. Он немного постукал ногами одна о другую, закурил сигарету, а погасшую спичку сунул в коробок.

— Ну вот, мы у цели, — сказал капитан Федерс, — или в конце пути.

Режуще-белый холл виллы был пуст. Ступенчатый пол кое-где покрыт дорожками из дерюги. В воздухе витал резкий, спертый запах, сразу выдававший назначение здания: это была больница, лазарет. Но особый, в котором господствовала тяжкая тишина. Откуда-то сзади появился и быстро пошел им навстречу высокий худой мужчина в форме офицера, поверх которой развевался распахнутый белый халат. Движения человека были размашисты. Его голова как-то неестественно всунута между плечами. Когда он подошел ближе, Крафт понял, что у человека нет лица. На его плечах прилепилась бледно-розовая разбухшая масса, в которой мерцал один огромный глаз. Голубой, умный, добро смотрящий глаз.

— Разрешите познакомить вас, — произнес Федерс очень церемонно. — Майор медицинской службы Крюгер, мой друг, — обер-лейтенант Крафт, мой коллега.

Майор-медик протянул Крафту свою длинную руку. Длиннопалую, мускулистую, тонко сработанную ладонь, полную силы и одновременно нежную. Руку скрипача или хирурга, отмеченную высокой чувствительностью. В бесформенной массе, которая когда-то была лицом — и, боже, каким, наверное, совершенной красоты лицом, если судить по руке, — открылась щель, сквозь которую майор-медик сказал:

— Было бы рискованно приветствовать вас, господин Крафт, словами «добро пожаловать». Но я имею привычку говорить обычно моим чрезвычайно редким посетителям: «Попробуйте не отчаиваться».

Обер-лейтенант взглянул на капитана Федерса, как бы ища поддержки. Майор перехватил этот взгляд и спросил:

— Эрих, ты предупредил нашего гостя, что его здесь ожидает?

— Разумеется, — твердо ответил Федерс. — Он должен знать все, что может предложить этот мир, даже если при этом его хватит кондрашка. Полагаю, что Хайнц назвал бы это шоковой терапией, не так ли?

Майор-медик задумчиво кивнул. Затем окинул взглядом обер-лейтенанта Крафта, будто намеревался ставить ему диагноз. Его глаз заблестел бриллиантовой голубизной. Снова открыл он щель, бывшую когда-то ртом:

— Мой друг Эрих Федерс и я знакомы со школьных лет. Мы были тогда неразлучны. Имели лучшие отметки, были отличными спортсменами и наиболее желанными партнерами на танцах, женились на красивейших девушках, оба были почти в одно и то же время изувечены войной. С тех пор как это случилось, мы стремимся открыть для себя новую, другую жизнь, но мы еще не в состоянии преодолеть старое. И порой Федерса обуревает оправданное желание найти человека, который понял бы нас, — и, найдя, он привозит его сюда.

— Не нужно лишних слов, Хайнц, — сказал капитан Федерс, обрывая монолог друга. — Просто я обнаружил в этом Крафте дельно функционирующий мозг, и мне не хочется, чтобы он захирел. Но его гложут расплывчатые идеалы, которые необходимо удалить самым жестоким хирургическим путем.

Похоже было, что глаз майора улыбнулся обер-лейтенанту. И он произнес своим сдавленным, без всякого выражения, голосом:

— Если вы, господин Крафт, никогда еще не видели того, что я вам покажу, или даже вообще ничего об этом не знали, то вы испугаетесь: иная реакция в этом случае немыслима. И вероятно, совсем нелишне, если вы будете знать: вы можете смотреть, но вас видеть не будут. От того, что вы увидите, вы отделены стеклянной перегородкой, которая с другой, не видимой вам стороны кажется черной стеной. Голоса, которые вы услышите, будут идти из репродукторов, которые мы вмонтировали для контроля. Если же вы не услышите никаких голосов, значит, репродукторы выключены. Ну, идемте, дорогой друг.

Майор медицинской службы пошел впереди. За ним следовал Крафт. Замыкал шествие Федерс. Они прошли через серо-белый холл в узкий коридор. Стены были гладкие, холодные и угнетающе светлые. Внезапно они расширились, образовав помещение наподобие павильона. Здесь майор-медик открыл железную дверь и знаком пригласил Крафта войти. Обер-лейтенант вступил в узкую комнату.

Там сидел на корточках мужчина в белом халате. Согнутая углом спина, туловище наклонено вперед — он сидел не двигаясь. Голова втянута в плечи, без шеи, застывшая. Изувеченное человеческое тело. Человек был вахтером лазарета. Тут стояли распределительное устройство, часы, усилитель, микрофон. Судорожным движением вахтер повернул свой корпус и взглянул на вошедших. Затем, как бы желая отвлечь от себя взгляд обер-лейтенанта, он конвульсивно принял прежнюю позу и прищурился на стену. Крафт тоже посмотрел туда.

Он увидел всю из стекла стену, похожую на большую витрину. За ней находилось помещение, стены которого зеленовато мерцали. Там стояли кровати — узкие, плоские, низкие, какие делаются для детей. Но все они были застланы и пусты. Крафт взглянул наверх и увидел тюки, свисавшие с потолка, — угловатые, ящикоподобные, неуклюжие тюки. Они беспомощно болтались в пустоте, закутанные в полосатые белесоватые куски материи, напоминавшие спальные пижамы. Кожаные и джутовые ремни опоясывали каждый тюк, как прочная сеть, охватывающая мяч. Эти тюки — обер-лейтенант только что заметил — двигались. Не все, лишь некоторые. Они медленно вращались или раскачивались. И эти тюки имели головы. Человеческие головы.

Это были люди, эти тюки под потолком.

— Мои пациенты, — тихо сказал майор, стоявший сзади Крафта. — Туловища с головами — без остальных членов тела. Закутанные в спальные пижамы, опоясанные несущими ремнями, подвешенные к крюкам, какие обычно используют мясники. У меня еще два таких зала, — добавил майор.

Казалось, тюки беседуют друг с другом. Они открывали губы — один чуть-чуть, другой широко. Третий разинул рот, как будто смеялся. А может, зевал? Или кричал? Но все происходило в потусторонней, удушающей тишине: вахтер выключил репродукторы.

— Живые существа, как и остальные люди, — сказал майор. — Только они не могут ходить и что-либо брать. Они неподвижны и поэтому беспомощны, как дети, — но с сознанием, чувствами и потребностями людей в возрасте двадцати — тридцати лет.

Обер-лейтенант почувствовал, что силы покидают его. Его тело обмякло, стало как ватное, в мозгу образовалась пустота, перед глазами поплыли круги. Он почувствовал руку, поддержавшую его, и вновь обрел равновесие.

— Люди-короба, — сказал капитан Федерс. — Конечный плод жестокости, какую только могла изобрести война. У многих этих людей не только оторваны руки-ноги, у них отсутствует половина легких, гортани, нет части желудка, половых органов и ушей.