Между тем ничего не подозревающие фенрихи снова принялись за разговоры. Как на базаре, подумал Крамер. Не успел этот Крафт пробыть и 48 часов на своей должности, как отделение превратилось в стадо свиней! Дисциплина за эти два дня полетела ко всем чертям, ее нельзя было теперь исправить парой остроумных замечаний. Так думал Крамер. И в довершение всего клика Хохбауэра собиралась подорвать остатки авторитета обер-лейтенанта.

— Господин обер-лейтенант, — раздался вопрос другого фенриха из того же направления, — не было бы более рациональным, если бы во всей Германии был принят один и тот же вид приветствия?

— Несомненно, — сразу же приветливо согласился обер-лейтенант. — Партийным организациям нужно было бы только принять наш вид приветствия.

Но тут Хохбауэр вмешался в игру в вопросы и ответы. Он задал коварный вопрос:

— Не считаете ли вы, господин обер-лейтенант, что вид приветствия, которым пользуется наш фюрер, должен быть обязателен Для всех немцев?

— Но, мой дорогой Хохбауэр, — сказал обер-лейтенант Крафт по-прежнему приветливо, но и с легким порицанием, — надеюсь, вы не хотите поставить под сомнение величие нашего уважаемого фюрера?

Хохбауэр опешил. У него было такое чувство, будто он получил сильный удар в солнечное сплетение, нанесенный ему с улыбкой, но очень точно. И это ему, именно ему, пламенному поклоннику и почитателю фюрера?! Непостижимо! Или, может быть, он ослышался? Может быть, его слова были неправильно поняты? Или он допустил неточность в формулировке? Хохбауэр не знал, как объяснить случившееся, и с удивлением смотрел на всех. Наконец он выдавил:

— Как я должен это понимать, господин обер-лейтенант?

Крафт дал возможность курсантам насладиться этой ситуацией, если они, конечно, были способны на это. Ибо не все распознали, что тут за уколом последовал удар. Крафт был вызван на это, и он ответил на вызов — на свой манер. Он ждал этого вызова, но не думал, что он будет сделан так неуклюже. Этот Хохбауэр и его друзья были еще юношами — с безрассудной отвагой и глупыми аргументами слепо верующих. И необходимо было постепенно разъяснить им, что не следует бросать камушки в воду, если там какой-нибудь старый рыбак спокойно забрасывает свою удочку.

— Итак, Хохбауэр, — сказал Крафт тоном снисходительного ментора, — вы ведь знаете, что наш уважаемый фюрер является не только вождем партии и всех ее формирований, но и рейхсканцлером, и, кроме того, еще верховным главнокомандующим вермахта. Вам это известно, Хохбауэр?

— Так точно, господин обер-лейтенант, — выдавил Хохбауэр. Он все еще не мог понять, какая игра с ним ведется. Одно все же было ясно: его, лучшего в отделении знатока и пламенного почитателя фюрера, унизили. С таким же успехом можно было спросить ученика выпускного класса гимназии, сколько будет дважды два и какая буква следует в алфавите за буквой «а».

— Ну хорошо, — сказал Крафт, — если вы это знаете, мой дорогой Хохбауэр, то вам должно быть ясно, что наш фюрер, если бы он того захотел, мог бы приказать, чтобы и в вермахте было введено его приветствие. А если он этого не сделал, то он, вероятно, и не хочет этого. Или вы думаете, может быть, Хохбауэр, что фюрер не в силах отдать такой приказ? Не считаете ли вы, что он натолкнется в вермахте на сопротивление и что найдутся солдаты, которые откажутся в дальнейшем следовать за ним? Вы действительно так думаете? Вы что, хотите убедить нас в том, что у фюрера есть противники в его собственных рядах, с которыми он вынужден считаться, которых он даже боится? Вы хотите убедить нас в этом?

— Никак нет, господин обер-лейтенант.

— Ну вот видите, Хохбауэр, все стало ясно. Нужно только питать немного больше доверия к нашему фюреру. Это вам наверняка не повредит.

С этими словами обер-лейтенант опять передал свое учебное отделение фенриху, назначенному им временно командиром, распорядившись отрабатывать ружейные приемы в строю. И при этом лицом к заднему учебному бараку. Это означало: спиной к спортивному полю.

Вебер напряг свой мощный командирский голос, чтобы таким образом набрать очки для своей аттестации. Хохбауэр терзал винтовку остервенелыми приемами. Меслер и Редниц мечтательно ухмылялись. Дело не ладилось. Крамер снова был в отчаянии.

— А этот обер-лейтенант Крафт, кажется, остряк, — сказал Меслер с довольной ухмылкой. — Мне думается, что у нас с ним будет еще много веселого.

— Кто знает, — задумчиво произнес Редниц. — У меня такое чувство, что с ним мы еще увидим такое, что нас уложит на обе лопатки.

Они прервались и стали прислушиваться к командам Эгона Вебера, не реагируя на них.

— Чудно, что он так отделал именно Хохбауэра. Со смеху умрешь! Ты не считаешь, Редниц?

— Вот этого я никак не считаю, — сказал Редниц по-прежнему задумчиво. — Я очень внимательно наблюдал за этим обер-лейтенантом Крафтом. Он совсем не такой, каким хочет казаться.

Обер-лейтенант Крафт стоял немного в стороне. Он достал записную книжку и что-то записывал в нее. Со стороны это выглядело внушительно. Однако Крафт не придавал особого значения своим записям. Он вполне мог положиться на свою память. Записи были только предлогом: поверх них он смотрел на спортивное поле, на девушек.

— Не очень красивое зрелище, — произнес капитан Ратсхельм. Он подкрался к Крафту, чтобы проверить, что тот делает. — Никакой грации, никакой эластичности — рыхлое, жирное мясо. Не так ли? Кроме того, они отвлекают солдат от строевой подготовки. Да, поскольку уж мы заговорили об этом — я имею в виду строевую подготовку, — как она продвигается у ваших фенрихов? Лед сломан? Вы уже начали вживаться?

— Пока что я чувствую себя просто наблюдателем, господин капитан.

— Вы должны быть активным, мой дорогой, — это я говорю вам как опытный воспитатель фенрихов военных школ. Вы должны быть для людей примером, которому они хотели бы подражать. Яркий пример — важнейший элемент в формировании личности солдата. Парни должны в зависимости от склонности стремиться стать Блюхерами или Клаузевицами или, скажем, Крафтами и Ратсхельмами. Итак, светите им, мой дорогой! И оставьте вы эти дискуссии и теории; не философ ведет войну, а человек дела. Вы меня понимаете, Крафт?

— Абсолютно, господин капитан!

Капитан Ратсхельм кивнул, уверенный, что нашел точные слова. Однако ему недоставало в Крафте непроизвольного и благодарного одобрения. Возможно, этот человек вообще не способен воодушевляться. И Ратсхельм задумчиво глядел на фенрихов, на этот великолепный человеческий материал, и его глаза светились мягким светом, когда он останавливал свой взгляд на Хохбауэре.

Все же чувство долга заставило Ратсхельма перевести свой взгляд на других фенрихов, вплоть до самой последней шеренги. И то, что он увидел, ему очень не понравилось. Фенрихи маршировали без подъема, без вдохновения, без самозабвения. Погас тот яркий огонек, который он разжег в них! Многие без всякого стеснения разговаривали.

— Кое-кто из ваших фенрихов, — проговорил Ратсхельм с порицанием, — похоже, имеет намерение превратить строевую подготовку в посиделки. Разве вы не видите этого?

— Нет, я вижу, — ответил вежливо Крафт.

— И ничего не предпринимаете?

— А зачем? — спросил почти весело Крафт.

Капитан Ратсхельм сдвинул брови:

— Как вы сказали?

— Я сказал: почему я должен вмешиваться? Я просто все замечаю.

— А дисциплина, господин обер-лейтенант Крафт?

— Дисциплина едва ли может быть основной целью подготовки в военной школе. Я считаю, что ее нельзя преподавать.

— Но добиваться!

— В какой-то конкретный момент — да, а на длительное время едва ли. Часто возникают ситуации, когда солдат остается вне наблюдения. В этом случае он делает всегда то, что он может, что он хочет, к чему у него есть желание. И вот в такой момент мне и хочется понаблюдать за ним. Согласитесь, что это может быть весьма показательно.

— Я считаю, что ваши взгляды весьма странны, и даже очень странны, — чопорно ответил Ратсхельм.