— Не будем об этом говорить, — заметил Крафт. — Лучше займемся игрой.

— Скажите, а у вас порой не бывает чувства этакой полной бессмысленности? — спросил Феликс. — Околачиваться здесь было бы не столь трудно, если бы человек хоть как-то мог объяснить самому себе причину, почему он поступил так, а не иначе. Предположим, я взорвал мост для того, чтобы спасти жизнь другим, а во время этого все и случилось, то есть меня ранили, а почему бы и нет? Разве такого не могло быть? Или, к примеру, прямо перед строем солдат я бью генерала по физиономии, меня за это, разумеется, расстреливают, но тут я по крайней мере знаю, за что именно. А ведь я ничего подобного не делал, а просто-напросто спал, а когда проснулся, я уже оказался в таком положении, в каком вы меня сейчас видите.

— Вы далеко не единственный человек, мимо которого смерть прошла тогда, когда он спал, — объяснил обер-лейтенант Крафт, стараясь придать голосу равнодушную окраску.

— А вы? — спросил Феликс. — Что произошло с вами? Вы разве не думали над тем, почему или ради чего вы оказались изувеченным?

— У меня, к сожалению, пытались выцарапать мозг, — сказал обер-лейтенант Крафт. — Но это еще не самое плохое, что может быть. Правда, для большинства из нас мозг так или иначе является лишней частью организма. Только вы внимательно следите за игрой: вашему ферзю грозит опасность. Я объявляю вам шах.

— Я уже не могу внимательно следить за игрой, — признался Феликс, — у меня сильно слезятся глаза. Давайте сегодня на этом закончим партию, если вы не возражаете, конечно.

— Я не возражаю.

— Значит, мы заговорили о мозгах, — проговорил Феликс с закрытыми глазами. — Неужели и вы прожили свою жизнь бессмысленно? Или, быть может, вы спасли жизнь товарищу, защитили детей и женщин или вообще сделали что-то такое, что имело глубокий смысл? Или же и вы совершали только то, что иначе как бессмысленным и назвать нельзя? А?

— Давайте закончим игру, — предложил обер-лейтенант Крафт.

— Знаете, если я еще буду способен на что-нибудь, — сказал Феликс, — то я попытаюсь, чтобы остаток моей жалкой жизни обрел смысл, попытаюсь сделать что-нибудь такое, как, например: рассказать правду о чем-нибудь, разоблачить убийцу, умереть, спасая другого, сохранить нечто прекрасное, задушить ложь, посадить сад. Вы меня понимаете?

— Да, — согласился с ним Крафт. — Нечто подобное хочется сделать и мне.

— Дружеский вечер объявляется открытым!

— Все учебное отделение в полном составе собралось в кабачке «Пегий пес». То, что выбор пал именно на этот кабачок, Крамер счел особенно удачным, так как таким образом им представлялась возможность отпраздновать очень важное событие, заключающееся в ловком обходе опасной «подводной скалы», что было бы просто невозможно, если бы Ротунда не изменил своих показаний. И сам факт, что они снова сидели не где-нибудь, а в «Пегом псе», воспринимался не иначе как полный триумф.

— Я докладываю господам офицерам! — произнес Крамер.

При этих словах все учебное отделение вскочило как один человек, а его командир подошел к Федерсу и Крафту и, остановившись перед ними, застыл по стойке «смирно», глядя прямо через офицеров, словно оба они были прозрачными. Это был своеобразный тактический ход. Крамер никак не хотел показать, что он может предпочитать одного офицера другому. Свой доклад он отдал сразу им обоим.

— Вот мы и собрались вместе, — заметил Федерс, обращаясь к Крафту.

Все уселись рядком, друг возле друга, по краям на скамейках фенрихи учебного отделения «X», а в середине, на почетном месте, — их преподаватель тактики и офицер-воспитатель. Все выглядело прямо-таки торжественно: гладко выбритые лица фенрихов, напомаженные прически, тщательно отутюженная выходная форма, а брюки, видимо, полежали всю ночь под матрасом. Разговаривали все спокойно, лица светились радостью, движения были размеренными, короче говоря, все было великолепно! Так это обычно делалось на общих обедах в присутствии офицера-воспитателя, чему их уже научили.

— Камераден, — обратился Крамер к фенрихам, — я предлагаю спеть хором.

— Согласны! — охотно отозвались фенрихи.

— Можем мы спросить господина капитана, — обратился Крамер к Федерсу, — какой песней мы могли бы его порадовать?

— Если вы придаете этому значение, то давайте споем «Люнебургскую степь».

— Поем «Люнебургскую степь»! — громко возвестил Крамер. — По специальному желанию господина капитана. Два-три, начали!

Фенрихи запели стройно и громко, больше громко, чем хорошо. Капитан Федерс со скупой улыбкой на лице слушал хрипловатое пение услужливых фенрихов.

А в широко раскрытых дверях стоял хозяин кабачка Ротунда и с явно наигранным удовольствием слушал пение своих гостей, которых он никак не мог себе представить такими мирными: сидят такие милые, солидные, благовоспитанные молодые люди, в которых просто невозможно узнать тех самых дебоширов, что всего лишь несколько дней назад разгромили его заведение, да еще за какие-то считанные минуты.

Сейчас же они орали «Люнебургскую степь», энергично раскрывая и закрывая свои сорок ртов. И в то же самое время сорок пар глаз внимательно следили за реакцией на пение их офицеров. Заметив, что и преподаватель тактики и офицер-воспитатель, кажется, довольны ими, фенрихи повеселели и приободрились. По крайней мере ни один из офицеров не проявлял и капли агрессивности. Конец песни прозвучал радостно и энергично.

— Слово предоставляется господину капитану Федерсу! — провозгласил громко Крамер.

Федерс на миг задумался, затем поднялся с места и своим обычным тоном, разве что несколько мягче, сказал:

— Хотя я здесь и не просил никого предоставлять мне слово, поскольку тут нет человека, который мог бы лишить меня этого, но раз уж я встал, то я не хотел бы пропустить лишнюю возможность, чтобы не обратить ваше внимание на небольшой нюанс. А именно на тот факт, что все вы находитесь не на занятии по тактике, что, по-видимому, особенно всех вас радует. А как частное лицо, в данном случае я хотел бы сказать вам следующее. Пусть никто из вас не пытается гордиться великими достижениями, не употребляет высокопарных слов и не считает себя сверхчеловеком! Лучше не доверяйте всем и каждому, и в первую очередь самим себе, так как сейчас на каждом шагу злоупотребляют человеком. А теперь забудьте все это, если, конечно, можете, по крайней мере до завтрашнего утра.

Фенрихи делали вид, что они внимательно слушают своего преподавателя, а некоторые из них даже кивали, как бы подтверждая правильность сказанного им, хотя вряд ли хоть один из них понимал, услышал ли он глупость или же нечто умное. В подобных сомнительных случаях было принято делать задумчивый вид, который никак нельзя было бы истолковать как неоптимистичный и легкомысленный.

Все фенрихи выпили за здоровье капитана Федерса, предварительно получив от него разрешение на это.

Затем снова встал Крамер, который все время следил за ходом вечера, продуманным им до мельчайших деталей. Повернувшись к Крафту, он заговорил словами, которые были заранее обдуманы:

— А теперь мы хотели бы попросить господина обер-лейтенанта назвать нам его любимую песню и разрешить нам спеть ее.

— «В поле, на жесткой земле», — ответил Крафт.

Крамер, довольный, улыбнулся, так как он ожидал, что Крафт назовет именно эту песню, и потому еще до вечера несколько раз прорепетировал ее с фенрихами. Крамер еще раньше заметил, что обер-лейтенанту почему-то нравится эта песня, быть может, потому, что другой он просто не знал, да это было уж и не так важно, главное заключалось в том, что тот высказал желание и отделение, которым он командовал, могло его выполнить.

Все пели с таким чувством, что, казалось, вот-вот заплачут от умиления.

— Этак и завыть можно, — тихо прошептал Меслер, обращаясь к своим соседям по столу. — Дайте мне кто-нибудь носовой платок, а то мне свой на это жаль, к тому же он у меня один-единственный и находится в белье.