– Все-таки надо о нем позаботиться, – тихо заметил он. Вам следует вернуться в свою спальню, наложить горячий компресс и дать руке отдохнуть часа два.

– Я так и сделаю, как только мы вернемся в дом, чтобы переодеться к чаю, – ответила она спокойно, хотя в ее глазах по-прежнему читалось внутреннее смятение. Бросив взгляд на солнце, Эммелайн добавила:

– Ого! Оказывается, час-то уже поздний! Нам пора возвращаться.

– А вам пора заняться вашим запястьем. Сейчас же! – рявкнул Конистан. Эммелайн покачала головой.

– Если я подниму шум, – возразила она с легкой улыбкой, – все присутствующие дамы начнут осыпать меня полезными советами. Вряд ли я смогу это выдержать.

– Вот тут я готов вас понять, – дружески усмехнулся Конистан.

Она сделала движение, чтобы вернуться к гостям, все еще толпившимся возле рельсов, где Грэйс и Дункан принимали поздравления с победой, но он схватил ее за локоть здоровой руки и задержал.

– Есть ведь что-то еще, верно? Вас еще что-то тревожит?

Эммелайн взглянула на него глазами, полными боли. Она как будто боролась с собой, пыталась что-то сказать, но не могла.

– Дело вовсе не в падении! – проговорила она наконец. – Это мое несчастье, моя болезнь, как у мамы с бабушкой. Понимаете… – слова замерли у нее на устах. – Господи, что я говорю? Забудьте мою глупую болтовню! Я просто расстроилась, увидев Грэйс такой счастливой, и… Ой, нет, не слушайте меня. Кон!

Опять она назвала его этим именем!

Эммелайн отняла у него руку и направилась к гостям. Конистан больше не посмел ее удерживать. Он глядел ей вслед в оцепенении, не зная, что сказать. Ни разу за все время его знакомства с Эммелайн Пенрит она не открывала ему своих мыслей. Судя по ее сбивчивым словам, можно было догадаться, что ее страшит болезнь, от которой страдает ее мать. Он взглянул на гостей, уже направлявшихся к дому вслед за хозяйкой, и тут его осенило: она просто пытается подарить другим то, чего ей самой, по ее убеждению, познать не суждено.

Крепко сжимая в руках кий, Дункан угрюмо следил за тем, как его сводный брат наклоняется над бильярдным столом и загоняет шар в угловую лузу. Он был глубоко расстроен, но не тем, что Конистан выиграл у него почти «всухую», а его словами, слишком весомыми, чтобы к ним не прислушаться.

– Я не говорю, – сказал виконт, отступив от затянутого зеленым сукном стола и со стуком опуская кий на пол, – Что ты не можешь ухаживать за Грэйс. Я только хочу обратить твое внимание на одну небольшую деталь: после того, как ты поцеловал ее пальцы, – вполне понятный жест, поскольку вы только что вместе выиграли скачку, – она поднесла эти пальцы к своим собственным губам и поцеловала их. Ясно, что ее сердце затронуто всерьез. И сколько бы вы оба ни твердили, что решили остаться просто друзьями, не кажется ли тебе, что все это крайне несправедливо по отношению к Грэйс? Ведь твое-то сердце свободно! Ты оказываешь ей скверную услугу, поощряя ее. А может, ты делаешь это нарочно?

Он замолчал, оглядел бильярдный стол и стремительным движением послал в лузу второй шар. Дункан ответил очень тихо:

– Больше всего на свете мне бы хотелось сказать, что твои слова – чистейший вздор, не имеющий под собой оснований. К сожалению, я вынужден признать, что это не так. Действительно, нельзя допустить, чтобы мисс Баттермир пострадала из-за моего легкомыслия.

Конистан оглянулся на него, подняв бровь.

– Вот и прекрасно! – оживился он. – Значит, я больше не стану говорить на эту тему.

Дункан встретил взгляд брата слабой улыбкой.

– Если, конечно, не заподозришь, что я начинаю увлекаться ею всерьез!

Конистан лишь пожал плечами в ответ и со злорадной, как показалось Дункану, усмешкой обогнул стол, чтобы загнать в боковую лузу еще один шар.

Позже, закрывшись в спальне, где уже вовсю раздавался мощный храп Чарльза Силлота, Дункан опустился в кресло и закрыл лицо руками. Он прекрасно понимал, что именно пытается внушить ему Конистан. Но как объяснить самому себе, зачем ему понадобилось целовать руку Грэйс после второго заезда? Его как будто бес попутал! Это было совсем не в его духе, что бы там ни думал Конистан. По правде говоря, он и сам не знал, что ему нужно от Грэйс! Можно было сколько угодно рассуждать о дружбе, но его сердце уже жаждало большего. Первый раз в жизни женщине удалось так крепко привязать его к себе… Ну вот слово и сказано! Нет, Дункан по-прежнему не испытывал желания сковать себя узами брака, вовсе нет! Ему нравилось жить, как живется, к тому же он про себя решил, что если кому-то и удастся его стреножить, пусть это будет по-настоящему сногсшибательная красотка вроде Оливии Брэмптон или Эммелайн Пенрит. Конечно, Грэйс тоже хорошенькая – в последнее время она просто расцвела и превратилась в чертовски лакомый кусочек! О, Господи, что же ему делать? Каждая попытка привести в порядок мысли вела его по кругу. В конце концов у него просто разболелась голова.

Громко всхрапнув, Чарльз внезапно проснулся и сел в постели. Он провел рукой по волосам и, увидев Дункана, сидящего в кресле, воскликнул:

– Я что, помешал вам уснуть? Черт возьми, мне очень жаль, Лэнгдейл! Надо было сразу предупредить мисс Пенрит! Проклятье! Мне бы следовало спать на чердаке!

Но Дункан только отмахнулся от его тревог.

– Ничего страшного, уверяю вас!

– Скажете тоже! – не сдавался Чарльз. – «Ничего страшного». Да мои родители, и братья, и сестры – все в один голос твердят, что я, когда храплю, крышу могу сорвать!

Дункан рассмеялся и принялся дергать за концы шейного платка.

Чарльз снова откинулся на подушки, заложив руки за голову. Нервно, как показалось Дункану, откашлявшись, он повернулся на бок и вновь заговорил:

– Послушайте, Лэнгдейл, я давно хотел вас кое о чем спросить. Это касается Грэйс… то есть мисс Баттермир. Я не мог не заметить, что вы к ней вроде как неравнодушны, да что там, я думаю, все парни влюблены в нее по уши! До чего же она хорошенькая! Ну, словом, я хотел попросить у нее платок на счастье для скачек в среду, но только если вы… ну… – тут Чарльз окончательно запутался и бросил беспомощный взгляд на Дункана в надежде, что тот поймет.

В ушах Дункана эти слова прозвучали как пощечина. Ну почему, почему с самой первой минуты своего пребывания в Уэзермире он как будто уподобился бильярдному шару, который все, кому не лень, гоняют от одного борта к другому? Неудивительно, что теперь у него все болит! Его ужасно разозлили намеки Чарльза на якобы проявляемый им интерес к Грэйс. Разумеется, Силлот может попросить у нее платок, если хочет! Но тогда почему Дункана так взбе сила сама мысль об этом?

– У меня нет никаких особых видов на и мисс Баттермир, – проговорил он наконец, судорожно стиснув руки. – Мы всего-навсего были партнерами в этой шутовской скачке. Помолвки ведь, кажется, еще не было? Не понимаю, почему все с такой легкостью перескакивают с верховой прогулки прямо к церковному оглашению!

– Но в прошлую среду вы танцевали с нею три раза за вечер! – возразил Чарльз.

– Да, но только потому, что… словом, не важно! Мне дела нет до того, кому Грэйс отдаст свой платочек!

Возможно, Дункан надеялся своим явно раздраженным тоном дать понять Чарльзу, что тому следует держаться подальше от круга поклонников мисс Баттермир, но – увы! – мистер Силлот воспринял его слова буквально, самым неделикатным образом вскричал: «Отлично!», после чего перевернулся на другой бок и, – посоветовав Дункану, не стесняясь, тряхнуть его хорошенько за плечо, если он начнет храпеть, – тут же захрапел.

В ту ночь Грэйс лежала на боку, зарывшись лицом в подушку, сладко пахнущую душистыми травами, и подложив ладонь под щеку. На соседней постели мирно посапывала Джейн Тиндейл. В ушах Грэйс, выросшей без братьев и сестер, ее тихое сонное дыхание звучало почти как колыбельная, но заснуть она не могла. Чувствуя себя безмерно, беспредельно счастливой, она, наверное, уже в сотый раз, прикасалась губами к своим пальцам. Дункан поцеловал ее пальцы и улыбнулся ей с такой нежностью! Это, конечно же, означает, что его сердце начало понемногу раскрываться ей навстречу! Это непременно должно было быть так! Непременно!