– К примеру, перчатки мисс Сивилл, если не ошибаюсь, были украшены вышивкой на запястьях в виде веточек лаванды.

Конистан почувствовал, что брат не расположен воспринимать его намеки, но все-таки настаивал на своем.

– Да, но разве тебе не интересно узнать, кто будет твоей партнершей?

Он многозначительно кивнул в сторону Грэйс, однако ответ Дункана его совсем не удовлетворил.

– Откуда мне знать? Это дело случая. Перчатки свалены в две чаши в полном беспорядке, разве ты не заметил?

Демонстративно повернувшись спиной к Конистану, он обратился к Торнуэйту с вопросом, намерен ли тот принять участие в соревновании фехтовальщиков. Всем было известно, что Гарви, совершенно не владея шпагой, любит тем не менее покрасоваться в фехтовальном костюме. Конистана удивил столь резкий отпор.

«Какая муха его укусила?» – удивился виконт. Вновь переведя взгляд на Эммелайн, он как раз успел заметить, что она прячет перчатки Грэйс себе в рукав. Так вот в чем трюк? Черт возьми, он этого не допустит! Конистан готов был разоблачить уловку Эммелайн немедленно, но раздражение, прозвучавшее в последних словах Дункана, заставило его помедлить. Никогда раньше его брат не говорил с ним так сердито. Неужели уже успел влюбиться в Грэйс? Конистан от всей души надеялся, что это не так, ведь в противном случае ему пришлось бы вмешаться и расстроить планы брата, а ему этого вовсе не хотелось. Однако заботу о сводных братьях и сестрах он считал главным делом своей жизни. Они должны были сочетаться браком с равными себе, а не с кем-то из Баттермиров, поскольку он совершенно точно знал, что они не ровня.

Но раз Дункан повел себя столь странным образом, Конистан решил повременить и дождаться более благоприятного момента, чтобы раскрыть ему глаза на коварство Эммелайн.

Что до Дункана, то он вряд ли смог бы толком объяснить даже себе самому, почему его так сильно задели намеки Конистана. Он прекрасно понимал, какое направление приняли мысли старшего брата и что тот имеет в виду, но не нашел в себе ни малейшего желания поддерживать разговор в заданном русле.

По прибытии в Фэйрфеллз, еще до разговора с Эммелайн, Дункан чувствовал себя взведенным, как пружина старых часов, вот-вот готовая лопнуть. Мысль о том, что от него ждут бракосочетания с Грэйс, столь ясно и недвусмысленно изложенная в словах Торни во время рокового лондонского бала, поразила его с такой силой, что ему до сих пор не удалось оправиться от потрясения. Он не знал, как противостоять подобному плану.

Именно поэтому, оставшись наедине с Эм-мелайн на парадном крыльце Фэйрфеллз, он счел своим долгом объясниться с нею, попытаться убедить ее, что следует защитить мисс Баттермир от бесплодных надежд и разочарования. На какое-то мгновенье ему показалось, что он преуспел в своем намерении, но, увы, мучительное объяснение с Эммелайн свелось лишь к одному: она откровенно заявила, что – несмотря на отсутствие у него интереса к Грэйс – будет по-прежнему способствовать их сближению.

Как же так получилось, с улыбкой спрашивал себя Дункан, что теперь он относится к про-исходящему куда более спокойно и легко? Потому что Эммелайн во всем призналась? А может, он и сам понял, что ее попытки пробудить у него интерес к мисс Баттермир не принесут большого вреда, даже если ни к чему не приведут? Он хотел быть уверенным только в двух вещах: во-первых, что мисс Баттермир не пострадает от того презрения, которым общество склонно обливать особ, имевших несчастье стать мишенью великосветских сплетен, и во-вторых, что к концу турнира она не зачахнет с тоски оттого, что ее сердце окажется вопреки его желанию разбитым навеки.

Ему бы следовало побеспокоиться и о том, что любая связь между одним из Лэнгдейлов и одной из Баттермиров сама по себе могла дать пищу для новых сплетен, но поскольку он не питал к Грейс никаких чувств, помимо чисто дружеских, у него не было причин тревожиться по этому поводу.

Поскольку его голова была забита мыслями о мисс Баттермир, Дункан не удержался от соблазна снова обратить к ней свой взгляд и в который раз подивиться чуду ее преображения.

«Как только турнир закончится, – лениво размышлял он, – она вновь вернется в приход своего папаши и, безусловно, покорит сердца всех неженатых землевладельцев в радиусе десяти миль. И это заставит ее быстро позабыть о Дункане Лэнгдейле». Мысль о том, что ее сердце может оказаться столь непостоянным, должна была бы его утешить, но вышло совсем наоборот. Дункану пришлось напомнить себе, что о нраве мисс Баттермир ему ничего не известно и не стоит судить ее за глаза.

Все, в чем он мог бы присягнуть в ту минуту, когда близняшки Брэмптон привели в чувство шута, растянувшегося в притворном обмороке у ног Грэйс, так это в том, что она выглядит чертовски привлекательно в ярко-синем, сшитом по моде и по фигуре бальном наряде, и что ей очень идет эта короткая прическа с кудряшками, вьющимися у щек.

Сожалея о своем чересчур суровом ответе брату, Дункан в то же время ощутил неодолимое желание подшутить над ним. Обернувшись к Конистану, он заговорил самым искренним тоном:

– А знаешь, твой вопрос меня заинтриговал. И правда, кто будет моей парой на сегодняшний вечер? Смогу ли я узнать перчатки какой-нибудь из тех дам, с которыми желал бы потанцевать? Я безмерно сожалею, что не успел более внимательно изучить несколько пар, особенно те, что были на руках у мисс Баттермир. Кстати, она сегодня прекрасно одета и причесана, ты не находишь?

Изумленное выражение, промелькнувшее в серых глазах брата, доставило Дункану несказанное удовольствие, тем более что Конистан не сумел его скрыть, сколько ни пытался. Не удержавшись от улыбки, Дункан вставил в глаз монокль и принялся пристально изучать Грэйс. Он увидел, как она шутливо шлепнула разыгравшегося шута по рукам. Несчастный разразился такими картинными рыданиями, что все его бубенчики затряслись с неистовой силой, и он поплелся прочь, стеная и волоча ноги. Дункан почувствовал, как в его душе неудержимо растет интерес к этой юной леди, которой он раньше совершенно не замечал, считая ее косноязычной дурнушкой. Грэйс весело рассмеялась вместе с близняшками Брэмптон, и это зрелище совершенно сразило Дункана. Никогда прежде ему не доводилось видеть ее столь откровенно веселой, но зато ему живо вспомнились слова Торни о том, что ей следует чаще улыбаться. Ну что ж! Вот сейчас она как раз улыбалась, ее лицо как будто светилось изнутри, огоньки свечей плясали и переливались в ее голубых глазах. Она была просто чертовски хороша!

– Ты должна немедленно положить их обратно! – прошептала Грэйс, судорожно ломая руки. – Как ты могла, Эммелайн? Ты ставишь мистера Лэнгдейла в неловкое положение! Что люди скажут? Он меня никогда не простит!

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – невозмутимо отозвалась Эммелайн. – Ты поднимаешь шум из-за полнейшей чепухи, уверяю тебя!

С ослепительной улыбкой она посоветовала подруге не быть такой ужасной трусихой и, разделавшись с Грэйс, вернулась к более насущным делам: ей предстояло подробно объяснить Бранту Девоку, как именно он должен поступать, чтобы выбрать перчатки себе по вкусу. Когда же Брант, повернувшись к Оливии Брэмптон, потребовал незамедлительно сообщить ему, что именно в ее перчатках было лавандовым, – цвет или вышивка, – Эммелайн со смехом остановила Оливию, уже готовую ответить, возгласом: «Не по правилам!»

– Вы не имеете права, дорогой сэр! Ни вы, ни кто-либо другой из присутствующих джентльменов не имеет права требовать от дамы своего сердца описания ее перчаток. Вы должны смириться с судьбой, какова бы она ни была.

Грэйс машинально уставилась на блестевшие в пламени множества свечей золотистые локоны подруги, каскадом струившиеся у нее по спине из-под венка полевых цветов. На сердце у нее скребли кошки. Она успела кое-что заметить, пока шут разыгрывал представление, умирая от безответной любви у ее ног. Во-первых, Конистан обменялся несколькими замечаниями со своим сводным братом, и по крайней мере одно из них, несомненно, касалось ее самым непосредственным образом, потому что виконт кивнул в ее сторону, пока говорил. Во-вторых, Дункан, отвечая Конистану, держался чрезвычайно холодно. Ей никогда не забыть гневного выражения, омрачившего его лицо в ту минуту. В-третьих, она поняла, что Конистан, как и она сама, заметил, что Эммелайн спрятала в рукав ее злосчастные перчатки. И хотя Грэйс не могла не рассмеяться, когда красавец-шут принялся целовать ее пальцы и сделал вид, что падает в обморок, сраженный ее красотой, на душе у нее было так тяжело, что она едва сумела связать несколько слов, чтобы ему ответить.