Справа от нее был камин, а слева висела картина маслом в большой золоченой раме. Она слегка покосилась, будто недавно кто-то нарушил ее равновесие.

Она чем-то отличалась от остальных картин, украшавших стены дома. В ней было нечто, отсутствовавшее на остальных картинах…

– Люди, – выдохнула она.

– Что?

– Остальные ваши картины – пейзажи. Это первое полотно, являющее собой групповой портрет.

Она жестом указала на картину, шагнула вперед и принялась ее рассматривать.

Трое смеющихся детей стояли возле реки. Стройная блондинка сидела на большом сером камне с корзиной цветов на коленях. Высокий худой мальчик с удочкой в одной руке и ведерком в другой стоял возле нее чуть подальше. Темноволосый малыш сидел на корточках на переднем плане и был занят тем, что разглаживал золотистую шерсть тяжело дышащей собаки, не обращая внимания на художника, писавшего его брата и сестру.

– Моя семья, – сказал Лайонкрофт внезапно охрипшим голосом. – Посередине Роуз, за моей спиной – Дэвид, а это Уилсон.

– Уилсон?

– Моя собака. Названа так в честь художника-пейзажиста Ричарда Уилсона.

– Вашего любимого художника?

– Любимого художника моего отца.

– Он писал пейзажи в Блэкберри-Мэноре? Похоже, они все в одном стиле.

– Нет, – ответил он. Лайонкрофт стоял, опираясь спиной о стену, скрестив руки на груди.

Ей стало ясно, что он не хочет обсуждать эту тему. Эванджелина снова перевела взгляд на групповой портрет.

– Вы выглядите счастливым.

– Я и был счастлив.

– Сколько лет вам было в то время?

– Десять.

– У вас еще есть семейные портреты?

Он пожал плечами:

– В Медоубруке, где живет мой брат.

Его брат. Вот этот тощий долговязый малый с удочкой. Какими счастливыми и прекрасными, должно быть, были те дни. Эванджелине всегда хотелось иметь братьев и сестер.

– Вы навещаете его?

– Никогда.

– А он вас?

– Да он скорее бы умер.

– Он… О!

Эванджелина отвернулась от полотна, на котором был изображен жизнерадостный маленький мальчик, и посмотрела на серьезного взрослого мужчину, каким он стал.

Взгляд мистера Лайонкрофта был мрачным и непроницаемым. Хотя он оставался в своей обычной позе, мускулы его казались напряженными, а поза была не такой небрежной, как обычно, будто отвечать на вопросы о семье было чертовски неприятным.

– Роуз, – сказал он наконец, – тоже едва ли захочет навестить меня снова. Мое соседство определенно оказывает роковое действие на продолжительность жизни членов семьи. Я бы не удивился, если бы оказалось, что это моя последняя встреча с сестрой и племянницами.

Он сжал зубы и снова перевел взгляд на картину, будто сожалел о своей откровенности.

Лайонкрофт, как начинала понимать Эванджелина, сожалел о многом. Он не был хладнокровным негодяем с черствым сердцем, каким она рисовала его прежде в своем воображении.

– Я не думаю, что Роуз считает вас убийцей, – сказала она наконец.

Он усмехнулся, и усмешка его была ужасной пародией на смех.

– Считает.

– Она не может так думать.

– Почему бы это?

– Потому что это мог сделать любой. Возможно, ее подозрения продиктованы возбуждением и нервозностью.

– Если вы так считаете, – сказал он, и голос его звучал тихо, но твердо, – почему не выясните точно?

Она недоуменно заморгала:

– А почему я… Что я могу сделать?

– Но ведь у вас есть путь узнать правду. Разве не так?

– Я… – замешкалась с ответом Эванджелина. Она хотела бы, чтобы ее речь звучала успокаивающе, но в его глазах снова появилось недоверие и жажда мести. – Что вы хотите сказать?

– А вы как думаете? Многое, мисс Пембертон. Как, я говорил вам прежде, я ни на йоту не верю в ваши видения Господа.

– Вы полагаете, что я солгала насчет смерти лорда Хедерингтона…

– Нет, мисс Пембертон. Не думаю. Я уверен, что его задушили точно так, как вы это описали. Я считаю, – сказал он, отчетливо и громко выговаривая каждое слово, подчеркивая значение слов интонацией, – что вы черпаете информацию не от Всевышнего. И делаете это тайно, украдкой.

– Я… я не понимаю, о чем вы толкуете, – ответила Эванджелина, но даже для ее собственного слуха голос ее прозвучал неубедительно.

– Я не думаю, что вы вообще с кем-то общаетесь, – продолжал он безжалостно. – Я думаю, что вы каким-то образом, через прикосновение, черпаете информацию, которая вам необходима. Вот почему вы дотрагивались обнаженными руками до щек Хедерингтона. Вот почему вы хотели подержать на руках Рейчел, когда Ребекка еще не нашлась. И вот почему вы используете против меня свои поцелуи и тело. Бездушный убийца, такой, как я, должен хранить бесчисленные мрачные воспоминания, которые вы можете извлечь из меня. Скажите же мне теперь, что вы увидели.

– Нет, – возразила Эванджелина, с силой тряхнув годовой. – Ничего не увидела. Вы ошибаетесь. Клянусь вам… я…

– Я вам не верю.

Он прошел мимо, отодвинув ее с дороги, как вещь. Потом распахнул дверь кабинета.

– Мне нужна горничная, – крикнул он. – Лакей! А, мисс Стентон? Что, черт возьми, вы… Впрочем, не важно. Сойдете и вы. Идите сюда.

Он повлек недоумевающую Сьюзен мимо Эванджелины, держа ее за запястье.

– А теперь вот что. Собираетесь мне сказать, что не используете соприкосновения с другими людьми? Снимите перчатки, мисс Стентон, и прижмите тыльную, сторону рук к рукам мисс Пембертон.

– Мм, – залепетала Сьюзен, запинаясь, явно затрудняясь понять, как себя вести, потому что дело принимало совсем неожиданный оборот.

– Нет, – возразила Эванджелина, – пожалуйста, не делайте этого.

Но даже и без прикосновения к Сьюзен резкая и острая боль пронзила затылок Эванджелины. Ей вовсе не хотелось снова подвергать свою голову опасности нежелательных видений, способных ухудшить ее состояние. Она не хотела свалиться без чувств посреди кабинета Лайонкрофта.

– Вы признаете, что это правда? – спросил он. Его руки все еще были скрещены на груди, а брови вопросительно подняты.

Она перевела дух и кивнула. Господи, помоги и спаси!

– Ступайте, – сказал он Сьюзен. – Я не хочу, чтобы вы присутствовали, когда я выскажу этой обманщице все, что думаю о ее лжи.

Глаза Сьюзен округлились, но она осталась на месте, неподвижная и безмолвная. Она переводила взгляд с Лайонкрофта на Эванджелину и обратно, будто не могла решить, что важнее – бежать от очевидной ярости Лайонкрофта или не покидать Эванджелину и предоставить ей испытать его гнев.

И в эту минуту появился лакей, доставивший ранее записку Лайонкрофта Эванджелине.

– Вы звали слуг, милорд?

Лайонкрофт поморщился, но тут же его лицо просветлело.

– Прошу прощения, Милтон. Мне больше не требуется ваша помощь. Мисс Стентон помогла мне подтвердить то, что мне требовалось узнать.

Лакей бросил взгляд на Эванджелину, потом перевел на Лайонкрофта.

– Вы… знаете?

Лайонкрофт повысил голос:

– А вы знаете?

Сьюзен подняла руку:

– Я знаю.

Эванджелина закрыла глаза:

– А кто не знает?

– Я хочу понять, почему все известно моей прислуге раньше, чем мне. – Лайонкрофт смотрел на Милтона. – Объясните мне.

– Похоже, она наколдовала кое-что нескольким слугам, милорд. Нашла пропавшие вещи и так далее. А вести о подобных подвигах распространяются быстро.

– Это не колдовство, – пробормотала Эванджелина. – Я не ведьма.

– Вы, – выкрикнул Лайонкрофт, – вы ведьма.

– Все не так, – заверила его Эванджелина. – Возможно, кое-кто из слуг знает, но я женщина, а не ведьма, а из гостей о моих видениях знают немногие – только те, кто в этой комнате, и еще леди Стентон. И я бы предпочла, чтобы все так и оставалось.

– Предпочли бы? Неужели? А вы не думаете, что я бы предпочел, чтобы в моем доме за мной не шпионили и не пытались узнать мои мысли каждый раз, когда до меня дотрагиваются?

Прежде чем Эванджелина успела ответить, в комнату ворвалась леди Стентон.