Вчера капитан попросил Ральфа и Зигфрида быть у комендатуры в одиннадцать вечера. В полной экипировке. Зачем? Узнаете, мол, в одиннадцать вечера. Капитан круто изменил свое отношение к «курортникам» после нескольких стычек с партизанами, в которых Зигфрид и Ральф вели себя как настоящие герои. В первый раз им просто повезло — вовремя среагировали, будучи в охранении, а потом, преследуя уходящих в лес диверсантов, многих застрелили. Для Ральфа дело несложное. Отец с малых лет брал его на охоту. Мало кто из сослуживцев Мюллера мог похвастаться таким же незаурядным умением класть пули точно в цель.

Все последующие стычки проходили менее стремительно и с переменным успехом. Но капитан двух товарищей приметил и больше не придирался.

— Послушай, ты долго будешь сходить с ума с этим лафетом?

— Господин ефрейтор, поскольку мне больше нечем заняться, я занимаюсь чисткой орудия. Не надо?

— Надо. Продолжайте, Антонеску.

«Бесполезно, — вздохнул Ральф. — Пусть лучше этот кретин чистит лафет, чем лезет к мирным жителям и стреляет по пустым банкам на заборах».

В девять вечера произошла смена караула. Ральф отправился «домой». У расположенной на краю деревни хаты курил самокрутку местный паренек лет двенадцати, не старше. На Ральфа глянул мельком, опустил глаза.

«Знает, что скоро уходим», — подумал Ральф и ускорил шаг.

Антонеску, вышагивающий рядом, направил на паренька винтовку: «Пух-пух» — и засмеялся. Весело.

— Ванька, давай домой быстро, куришь опять, охломон? Так бы убила, черта!..

Паренек бросил самокрутку под ноги и заспешил в хату, повинуясь приказу матери…

Где-то, километрах в двадцати, грохотала артиллерия — линия фронта перемещалась все дальше от Москвы и ближе к Хизне.

Зигфрид был в доме. Пил чай и курил сигарету. В углу, под образами, валялся китель, сапоги и толстые шерстяные носки. Сверху был аккуратно положен автомат.

Входя в хату, Ральф сильно ударился лбом о притолоку. Это происходило через раз, и лоб Ральфа уже привык к подобным неожиданностям. Ефрейтор даже не поморщился.

Не глядя на Мюллера, Зигфрид проговорил:

— Меня этот дверной проем уже давно выводит из себя. Наверное, моя голова стала в два раза больше с тех пор, как мы сюда притащились…

— Я не понимаю, почему нельзя было сразу сделать дверной проем повыше и пошире?

— Да это дом просто осел… Слышал сегодня, что в соседней деревне айнзацкоманда многих жителей в колодец покидала и гранатами забросала колодец… Говорят, что так было.

— Как это возможно? Всех жителей… — Ральф опешил. — Они все были партизанами?

— Ну, Ральф, это же СС. А эти стреляют потом в нас в огородах. Ничего удивительного.

— Скорее бы все кончилось. Скорее бы… Домой хочу, отсюда из этой страны. Да… Не знаю, какими мы будем дома… А как ты думаешь? Все будет, как прежде, Зигфрид?

Зигфрид отхлебнул чай, сморщился:

— Горячий… И невкусный. Да, Ральф, все будет, как прежде. Но мне кажется, домой мы с тобой вернемся нескоро или не вернемся вообще. Пора к этому привыкнуть.

— Прекрати, Зигфрид. Ничего нельзя спросить, — Ральф даже слегка обиделся и, усевшись на «любимую» перину у печи, уставился в стену.

— Мюллер, ну чего ты дуешься? Вот послушай: мне возвращаться некуда. Я только в Лигурии себя человеком почувствовал, впервые в жизни, тебе это понятно?! Нет, я не завидую твоей благополучной семье… Но у меня до Италии была не жизнь, а… собачья жизнь у меня была. Почти как сейчас. Только водки было меньше и стрелять не из чего, когда припрет. Тебе есть к чему стремиться, есть что помнить… А я просто буду плыть по течению, и будь что будет.

— Что будет сегодня в одиннадцать, у капитана?

— Вылазка, разведка — не знаю. А по мне так все одно лучше идти, чем ждать, пока партизан через трубу гранату швырнет тебе в койку. Хоть с этим ты согласен?

— С этим я согласен. Вчера обстреляли караул из леса. По-моему, кто-то из деревни снабжает партизан едой. Раньше такого не было. Чувствуют, что нам скоро уходить.

— Наверняка. Раньше-то, помнишь, староста приводил к гауптману женщин, которые просили охраны от партизан ночью. Жаловались, что те приходят и все забирают без спросу.

— Мы тоже не спрашиваем.

— Сравнил! Мы ведь оккупационная часть. Имеем право. А те, лесные тролли, свои все-таки, — Зигфрид замолчал, но через минуту оживился: — Ты не читал газету сегодня? Привезли почти свежую «Франкфуртер цайтунг». Смотри, что пишут… Так… тут про то, что противник двинул против наших тяжелые танки Т-28… А, вот! Слушай: «Подтянутые для борьбы с танками 50-миллиметровые орудия не причиняли “краснозвездным черепахам” никакого вреда». Ты слышишь, «краснозвездным черепахам»! Я бы так никогда не написал. Ладно, дальше: «Тогда к танкам сзади подбегали отчаянные парни с бутылками, обливали их бензином и поджигали выстрелом из ракетницы». И вот еще, мое любимое место: «Один из командиров забрался на танк, разбил топором пулемет, так, что тот не смог больше стрелять, выстрелил из пистолета в смотровую щель, а потом поджег танк». Вот это жизнь, Ральф, не то что здесь в деревне! Какое-то сплошное геройство… Интересно, этим историям верит хоть кто-нибудь?

— Бред собачий… Ну, дети-то верят наверняка. Дамы, опять же…

— А я, кстати, тоже вот думал, что теоретически возможно… Разве что…

— Зигфрид, не сходи с ума. Такое можно сотворить только с уже подбитым танком. Мне больше всего понравилось про топор и пулемет. Что это за топор такой, а? Волшебный?

В комендатуре кроме капитана Грубера их ждали трое незнакомцев (один из них — офицер) с холеными «столичными» физиономиями. За окном рычал двигатель полугусеничного бронетранспортера, приписанного к дивизиону. Но в кабине грелся водитель, которого Ральф с Зигфридом раньше в деревне не встречали. Мороз на улице был градусов восемнадцать, не меньше. Русский декабрь. Хотя этой зимой бывало гораздо холодней.

— Они? — майор с манжетными лентами с надписью Grossdeutschland — «Великая Германия», которые обозначали его принадлежность к отборной части вермахта, обратился к Груберу, глядя на Зигфрида и Ральфа, вытянувшихся по стойке смирно.

— Так точно. Солдаты надежные, проверены в боях. Со службы освободились, живут в одном доме. Соседей из наших нет, — четко отрапортовал капитан.

— Хорошо. Сообщаю вашу задачу. Необходимо сопроводить бронетранспортер с гражданскими лицами в место, которое будет вам мною указано. Обеспечить охранение бронетранспортера и гражданских лиц и их возвращение к точке отправления, то есть сюда. Надеюсь, все ясно, солдаты?

— Так точно! — хором ответили Ральф и Зигфрид, абсолютно не понимая, что происходит.

В кузове бронемашины помимо Ральфа и Зигфрида поместились капитан, двое мужчин в теплых лыжных альпийских куртках красного цвета с капюшонами и один солдат в серой форме СС с винтовкой. Старший офицер со «столичным» лицом сел в кабину.

Ехали вдоль деревни, потом свернули налево, двинулись вверх, оставив позади огороды и картофельное поле. Через километр бронетранспортер съехал с дороги и на малой скорости двинулся в сторону леса. Миновали старое кладбище. Ральф поежился при виде выбеленных морозом оград и деревянных крестов. Еще через пару километров бронетранспортер остановился у лесной чащи. Лес, таинственный, опасный, угрюмо встал перед ними непроходимой стеной.

Из кабины бронетранспортера вылез офицер, еле слышно скомандовал, обращаясь к капитану и Зигфриду:

— Охранять бронетранспортер. Ждать нашего возвращения и дальнейших команд. Если будет шумно, не обращайте внимания.

Ральфу он жестом приказал следовать за ним.

Штатские с трудом придвинули к краю кузова тяжелый ящик, до этого служивший им скамейкой. Эсэсовец спрыгнул на землю, вытащил из кузова три лопаты, вытянул оттуда же тяжеленный лом, а после попросил Ральфа помочь подхватить ящик.

Они направились в лес. Впереди шел офицер. Следуя за ним, Ральф и солдат СС несли ящик, на который были уложены лопаты. Колонну замыкали двое гражданских в альпийских куртках. Эти куртки никак не вязались ни с пейзажем, ни с обстоятельствами. Гражданские заметно отставали, то и дело проваливаясь по грудь в снежной вате.