— Александр Валентинович! Прошу, только не сейчас про спирт! Повисите секунду, я пойду водичку поищу…

Антон огляделся и обнаружил две бутылки липецкой минеральной воды с запиской. Взяв листок, прочел:

«Московскому другу от воронежских корешей. Поправляйся. Жду тебя внизу в 10:00. Игорь».

На часах было 9:20. Антон взял трубку.

— Я вернулся.

— Объясни, почему тебя Грааль интересует даже в нетрезвом виде? Вопрос не праздный. Когда люди увлекаются этой темой или попадают в историю, связанную с поиском Грааля, у них обычно возникают очень большие проблемы. Вынужден тебе сообщить, что проблемы у тебя уже есть.

— В смысле?

— В смысле, что тебя пасет контора, к которой я когда-то имел непосредственное отношение. Я еще не в курсе, на какую тему тебя разрабатывают, но обязательно узнаю. А пока что прошу: будь максимально осмотрителен и никому не верь. Кроме твоего Игорька. Он чист.

— Да это я и сам знаю. А в чем же дело? И откуда вы знаете? Впрочем…

— Знаю, потому что остались еще хорошие, добрые люди, хотя большинство в службе уже ничего не волнует, — со вздохом констатировал Александр Валентинович и тут же добавил: — Ничего, кроме наличных. Оставим лирику на время. Ты когда возвращаешься?

— Завтра.

— Хорошо, не бери билет на поезд.

— Может, взять билет на поезд на понедельник, а на самолет — на воскресенье, чтобы всех запутать?

— Ты уже всех запутал своими детсадовскими шпионскими играми. Объясни, на кой черт ты купил билеты до Воронежа на самолет, а сам поехал… На чем ты приехал?

— На машине. Но за мной должны были следить в аэропорту, я знаю, Артур там был…

— Артура твоего засекли тоже, как он потом за пятьсот рублей интересовался на регистрации, мол, спрашивал ли кто про тебя с твоим иностранным другом или нет. Да-да, про него мне тоже известно. Короче, чем подозрительней вы себя ведете, тем хуже для вас.

— В чем же дело? Я ничего не понимаю. Ральф приехал в Россию, чтобы найти следы дяди, который тут воевал. Вот и вся история.

— В «конторе» считают, что ты и твой иностранный друг, возможно, скрываете секрет государственной важности. И еще там кто-то считает, будто этот секрет пахнет большими деньгами. Я так думаю. А вот тут уж они раздумывать не будут, впрягаться в историю или нет. Бог с ним, давай поговорим у меня дома, когда вернешься. Жду тебя. И постарайся обойтись без игр в разведчиков в тылу врага.

Антон чувствовал себя так, словно едет в вагоне метро, где начисто отсутствуют все поручни и даже сидения, а потому в нем абсолютно не за что ухватиться. Он понимал, вокруг него что-то происходит, но никаких догадок о природе происходящего мозг не предлагал. Антон плюхнулся на кровать и уставился на потолок. По потолку полз паучок.

«Паучок — к письму или к известию, — машинально отметил Антон. — Надо вставать и идти на поиски Кати Зайцевой. И еще хорошо бы позвонить Рите. Нет, это потом, когда хоть что-то прояснится».

Квартира семьи Зайцевых располагалась на улице Лизюкова, которая благодаря маленьким бронзовым фигуркам котенка и вороны, поставленным здесь в качестве украшения, стала достопримечательностью города. Решили, что Ральфу лучше подождать в машине. Поэтому в квартиру поднялись Игорь и Антон. Игорь повторил хозяевам — пожилой даме, мужчине и женщине средних лет — свои вчерашние объяснения: мол, так и так, Антон Ушаков из Москвы и его иностранный партнер собирают рассказы о войне, так сказать, поведанные непосредственными участниками событий.

Пожилая дама назвалась Елизаветой Михайловной Зайцевой. Скорее всего, это была сестра Екатерины. Она предложила гостям чаю. Мужчина и женщина деликатно ушли в другую комнату.

— Это дочка моя с мужем, — сообщила Елизавета Михайловна. — Живем дружно, мужик хороший попался, пьет только по праздникам.

— Здорово у нас в России, — прокомментировал Антон с улыбкой. — Раз мужик мало пьет, уже хорошо.

— А чего ж вы хотите? Посмотрите вокруг! Ужас-то какой творится. Раньше так не пили. И молодежь пьет, девчонки пьют. И еще как пьют! И курят!

— Елизавета Михайловна, скажите, а вашу сестру Екатерина зовут?

— Угу, — кивнула хозяйка. — Катя, Екатерина. Но ее сейчас дома нет.

— А она скоро будет?

— Так вы про нее хотите узнать или со мной поговорить?

«Что-то она не очень расположена к беседе, — вздохнул Антон. — Не стоит врать ей, лучше быть предельно откровенным. По крайней мере, эта простейшая тактика до сих пор выручала».

— Елизавета Михайловна, послушайте, мы бы хотели поговорить с Екатериной Михайловной. Но мы до сих пор не знаем, жива ли она. Живет ли с вами. Мы навели справки, нашли вас. За это простите, но такую информацию сейчас может найти любой школьник. Мой друг из-за границы интересуется судьбой своего дяди, который пропал в России в конце войны. Считается, что его похоронили в Москве, но точных данных у нас нет. В последнем письме домой, которое он написал как раз из Воронежа, упоминается некая Катя Зайцева… Мы хотели узнать, не могла ли ваша сестра по работе каким-то образом иметь возможность общаться с немцами, которые стояли в Воронеже зимой 1942 года. Собственно, вот…

Елизавета Михайловна пристально посмотрела на Антона. Прямо в глаза. Долго, очень долго не отводила взгляд, а потом произнесла:

— Думаю, вы ошиблись. Фашисты были, кое-кто с ними общался, но только не наша семья.

Антон отчего-то вопросительно посмотрел на Игоря. Тот лишь плечами пожал, а потом, указав на дверь, дал понять, что подождет Антона внизу, и удалился.

— Скажите, — Антон не терял надежды. — А вы ничего не путаете? Поймите, мы ведь никого не обвиняем ни в чем. Если кто-то и общался с немцами или даже работал на них не по своей воле, что тут такого? Сейчас за это не преследуют. Видите ли, у нас, кроме вас, никого нет, кто мог бы нам помочь.

Елизавета Михайловна задумалась. Взяла с блюдечка чашку с чаем, отпила глоток. Потом пробормотала:

— Я вам не предложила варенье. Вот сахар. Вы пейте чай… А в общем вы правы. Да и если захотите, все равно узнаете, где Катя, верно?

— Так зачем нам узнавать, вы нам сами и скажите. Она жива? — Антон подался вперед.

— Жива, слава тебе господи, жива. Мы с ней первый раз после войны повидались только пять лет назад. Я к ней ездила… в Америку.

— Куда?!

— В Америку. Катенька там живет с мужем. Ведь дело как вышло: когда немцев погнали с Воронежа, она, конечно, вместе со всеми радовалась. Но была у нее и тайная печаль. Только я про ту печаль знала. С хорошим парнем она подружилась. И такая беда, что парень был из немцев, кажись, ефрейтор. Симпатичный такой, она все по-немецки с ним разговаривала, а им это страсть как нравилось. Катенька до войны немного учительствовала. А тут наведался к нам как раз перед тем, как город наши заняли, бывший замдиректора завода, где я в бухгалтерии числилась, и говорит, дескать: «Все, Лизавета, немцы ушли, твоей Катьке теперь конец. Наши придут, узнают, что с немцами якшалась да в клубе их посуду мыла, расстреляют». И так просто как-то это сказал… Но мы же подневольные были — что скажут, то и делали, да и как-то жить всем нужно было. Я Катеньке все и выложила. Мы чувствовали — не пощадят ее, но даже подумать не могли, чтобы бежать с немцами. Так и остались дома. А уже через неделю или через две кто-то показал на нее. Ну и пришли. Взяли на допрос, а потом сразу в лагерь. Через месяц забрали и меня… Правда, я всего три года отсидела.

— А вас за что забрали?

— За что? За то, наверное, что сестру не уберегла. Не уговорила с немцем не общаться. Да у них, кстати, не было ничего вроде бы… Так, встречались в клубе, дома он у нас был один раз. Эх, солдатик, такой уж он весь был положительный, чистенький, ухоженный, очень вежливый. Из-за него мы с Катей по лагерям мытарствовали. Она вернулась только в пятьдесят четвертом… Вы не думайте, я ведь не осуждаю. Но вот жизнь, а? Кто бы мог подумать…

Елизавета Михайловна вдруг всплакнула, но, устыдившись, махнула рукой, встала, быстро подошла к окну. Долго молчала, глядя на улицу. Потом повернулась к Антону и спросила с тоской: