Ефрейтор Ральф Мюллер уже три дня как находился в полевом лазарете близ калужского города Жиздра, у линии фронта, вновь пролегавшей к 7 января 1942 года от Ржева, через Спас-Деменск, Людиново и далее, туда, где его изогнутая линия уходила на юг, чуть в сторону от Орла.
Ральфу вроде бы стало лучше, но приступы навязчивого бреда не прекращались, и в каждом «сеансе» присутствовала эта труднопроизносимая «жиз-дра», словно сознание насильно заставляло Мюллера вновь и вновь лепетать ненавистное название.
Сталин склонился над ним. Его рябое лицо было так близко, что знаменитые мохнатые усы неприятно щекотали Ральфу нос.
Сталин улыбнулся и произнес голосом Зигфрида:
— Вы уверены, что мы удержим Москву, Ральф? Я спрашиваю вас об этом с болью в душе. Говорите честно, как коммунист.
Мюллер лежал на узкой кровати, вместе с десятком таких же, как он, раненых солдат германской армии. Армии, которая с трудом сдерживала натиск свежих, как говорили, «сибирских» советских дивизий и наглые вылазки партизан. В треугольнике Рославль — Дорогобуж — Спас-Деменск частям группы армий «Центр» приходилось готовиться вести бои на два фронта — вот уже месяц как их донимали организованные действия «народных мстителей», чьи соединения ежедневно пополнялись за счет воздушных десантов русских. Здесь, в Жиздре, от которой рукой подать до Брянска, дислоцировалась 2-я танковая армия Германии, отсюда же был произведен дерзкий контрудар на Сухиничи, закончившийся тем, что немцы были вновь отброшены на исходные позиции. Обе стороны дрались отчаянно.
Незадолго до смещения с должности расположение армии посетил сам командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок. Он прославился как руководитель успешных операций в Польше, Нидерландах, Бельгии, под Минском, в так называемом «Смоленском котле», где при минимальных потерях со стороны вверенных ему армий взял в плен 310 тысяч советских солдат и офицеров.
Окружение и пленение целых армий противника было характерно практически для всех сражений, которыми руководил фон Бок. Худощавый генерал с неизменно строгим выражением лица славился принципиальностью. Поговаривали, будто он даже открыто выступил против планов Гитлера начать войну с СССР, что, впрочем, официальными источниками не подтверждается. Скорее всего, просто не верил в блицкриг, а значит, опасался втянуть войска в зимнюю кампанию на Востоке. Зато известно доподлинно, что высокообразованный и благородный фельдмаршал так до конца и не принял убеждений и методов некоторых наиболее фанатичных членов нацистской партии и особенно ее «передового отряда» — СС. Однако фон Бок всегда оставался верен фюреру, вплоть до своей гибели от осколков английской бомбы во время авианалета под Килем в начале мая 1945 года.
Фон Бок приезжал в Жиздру накануне Рождества, чтобы лично обнародовать приказ Гитлера, в котором говорилось: «Цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего патрона, последней гранаты…» И германские силы из последних сил оборонялись на фронте, растянутом почти на тысячу километров, принуждая не менее измотанных боями русских к ослаблению активности.
Много почерпнули из этого распоряжения Гитлера составители знаменитого грозного и бескомпромиссного приказа Наркомата Обороны № 227, документа, которому русские дали название «Ни шагу назад».
Вскоре фон Бок был смещен с должности командующего, а его место занял фельдмаршал Гюнтер фон Клюге. Однако это кадровое решение не могло изменить обстановку на фронте. Уже никто не верил, что удастся взять Москву. Теперь важно было не допустить катастрофы.
Несмотря на старания пропаганды представить отступление за так называемую «линию Сталина» в качестве тактического, настроение в войсках было подавленным. Потери не восполнялись, а ведь в иных маршевых ротах оставалось всего по двадцать-тридцать человек. К тому же в декабре установилась очень холодная погода. Обмороженных было не меньше, чем убитых или раненных в боях. В тридцатиградусный мороз танки отказывались заводиться. Оружейная смазка застывала. Эшелоны с зимним обмундированием запаздывали, да и качество его вызывало гнев и раздражение в войсках.
Несмотря на постоянно обновляемые человеческие и технические ресурсы, Красная армия тоже не была готова развертывать масштабные наступательные операции. Пленные сообщали, что в некоторых артиллерийских частях приходилось устанавливать норму расхода боеприпасов — один-два выстрела на орудие в сутки.
Противники нуждались в передышке.
Ральф пока ничего не знал об этом. Его основной заботой было выжить, а выжив, он мечтал избавиться от навязчивого бреда, который доводил его внутреннее духовное состояние до предельной степени напряжения. В мозгу Ральфа смешались имена, картинки, названия, звуки, умозаключения и воспоминания, и все это плавно перетекало друг в друга, смешивалось, рождая новый, чудной мир, в котором дружно уживались несовместимые вещи.
Ральф Мюллер сходил с ума.
И, надо признаться, было от чего. В редкие часы, когда его воспаленное сознание устраивало перемирие с обычным мировосприятием, Ральф вновь и вновь, словно кинопленку, прокручивал воспоминания о прошедших трех неделях.
Эти воспоминания довольно хаотично перемешались в памяти раненого ефрейтора. Он очень хорошо помнил склонившегося над ним человека в колпаке, видимо, доктора, какие-то сани и нестерпимую боль, отдающуюся во всем теле. Он вспоминал несколько раз наведывавшихся в лазарет двух солдат в ватных полушубках, которые интересовались у доктора, не пора ли отнести «этого» на какой-то «лед».
Эти воспоминания вызывали содрогания и аналогии с ангелами ада, призванными забрать его, Мюллера, несчастную душу. Хорошо еще, что душа Ральфа не была отягощена никакими ужасными злодеяниями. Напротив, особенно теперь он казался себе удивительно чистым и светлым человеком, и даже его собственное тело в периоды полузабытья становилось изумительно легким и прозрачным. Настолько, что Ральф видел сквозь него брошенную на кровать шинель, а сквозь шинель — пружины кровати.
И снова он чувствовал боль. То тупую, то острую, то по всему телу, то в груди или только в области живота. Тогда, в лесу, он почти ничего не ощутил, когда один из его спутников неожиданно ткнул его чем-то в левый бок. Ральф очень испугался, что это конец.
Страх смерти ни с чем нельзя спутать. Сталкиваясь с ним впервые, человек понимает, насколько ему на самом деле дорога жизнь. За время войны в России Ральф должен был испытать этот страх уже несколько раз. Но в стычках с партизанами и даже в первом бою у Хизны рядом с ним, плечом к плечу, боялись русских пуль и другие солдаты вермахта. А в эту секунду он испытывал щемящее запредельное чувство одиночества и беспомощности.
Такое с ним случилось в детстве, когда поздней осенью, играя в лесу, они с другом забрались в маленькую землянку, а кто-то из детворы бросил в узкий лаз самодельную дымовую шашку, сделанную из эбонитовой окантовки найденного на свалке автомобильного руля. Смеясь и улюлюкая, «товарищи» стали заваливать вход в землянку землей, сухими листьями и ветками. Ральф и его «коллега» по западне отчаянно пытались выбраться. Дышать в землянке было уже нечем, они мешали друг другу, застревали в проходе, кричали и звали на помощь, понимая, что погибают. Через минуту им, обессиленным, удалось-таки выбраться на свежий воздух. До войны Ральфу частенько снился этот эпизод из его прошлого.
Желание жить и в этот раз, зимой 1941 года, победило уверенность в собственной беспомощности перед неизбежным.
Ральф получил удар ножом, а его мозг принял оперативное командование над действиями тела и продиктовал телу осесть на снег, завалиться на тот самый левый бок и постараться больше не двигаться. Правдоподобно притворяться помогала настоящая слабость, которую Ральф тут же ощутил, несмотря на притупляющий чувства мороз. Глаза заволакивало туманом, и вдруг стало совсем не страшно. Тот, что ударил Ральфа, судя по всему, коротким штыком, посмотрел на жертву, хотел наклониться и удостовериться, что черная работа выполнена, но в дело вмешался ангел-хранитель Мюллера — убийца махнул рукой, пробормотал что-то похожее на «конец», взял прислоненную к березе винтовку и пошел прочь.
