— Я никак не могу поверить, что он ее убил, — тихо сказала Джина, когда они вдвоем остались в спальне Мередит. И продолжила, прежде чем Мередит успела сделать ядовитое замечание в отношении Гордона Джосси: — В любом случае спасибо тебе. Ты настоящий друг, Мередит. У тебя чудесная мама. И Кэмми. И отец. Тебе повезло.

Мередит задумалась.

— Долгое время мне так не казалось. — Она рассказала Джине об отце Кэмми. Поведала всю свою невеселую историю и закончила ее словами: — Я не согласилась сделать аборт, и он сказал, что я должна буду доказывать его отцовство в суде. В этот момент он перестал для меня существовать.

— Он совсем тебе не помогает? Не поддерживает ее?

— Если бы он прислал мне чек, я бы его сожгла. Считаю, что это он проиграл. У меня есть Кэмми, а он ее никогда не узнает.

— Что она думает о своем отце?

— Она знает, что у одних детей есть отцы, а у других — нет. Мы с родителями решили, что, если не станем устраивать из этого трагедии, она тоже не будет расстраиваться.

— Наверное, она задает вопросы.

— Иногда. Но к вечеру она больше интересуется выдрами в заповеднике, так что разговоров об отце у нас бывает не много. Со временем я расскажу ей какую-нибудь версию этой истории, но только когда она будет постарше.

Мередит пожала плечами, и Джина стиснула ей руку. Они сидели на кровати в тусклом свете лампы, стоящей на тумбе. В доме было тихо, только они одни шептались.

— Думаю, ты поступила правильно, — сказала Джина, — но тебе, наверное, пришлось нелегко?

Мередит покачала головой. Она была благодарна за понимание, потому что знала: людям кажется, что она смотрит на свою ситуацию легко, а по-другому она об этом никогда не говорила. В конце концов, она жила вместе с родителями, и они любили Кэмми. Мать Мередит присматривала за ребенком, пока Мередит была на работе. Что могло быть проще? Как выяснилось, многое, и в первую очередь быть одной, быть свободной и сделать карьеру, ради которой она тогда и уехала в Лондон. Сейчас все осталось в прошлом, но не забыто.

Мередит быстро поморгала, поняв, как давно у нее не было близкой подруги ее возраста. Она сказала Джине спасибо и подумала, что настоящая дружба подразумевает обоюдную откровенность: секретов между друзьями не бывает. Однако у нее остался еще один секрет, которым надо было поделиться.

— Джина, — она набрала в грудь воздуха, — у меня есть кое-что твое.

— Мое? — изумилась Джина. — Что?

Мередит сняла с комода сумку. Вытряхнула ее содержимое рядом с Джиной, покопалась в нем и нашла то, что искала: крошечный пакетик, обнаруженный под раковиной в комнате Джины. Она положила пакетик на ладонь и показала Джине.

— Я проникла в твою комнату. — Ее лицо запылало. — Там я искала что-то, что подскажет мне… — Мередит задумалась. Что она искала? Она не знала ни тогда, ни сейчас. — Не знаю, что я искала, но я нашла это и взяла. Прости меня. Я очень дурно поступила.

Джина посмотрела на маленький пакетик сложенной бумаги, но не взяла его. Она нахмурилась, сведя красивые брови.

— Что это?

Мередит и не подозревала, что ее находка может не иметь отношения к Джине. Она нашла это в комнате Джины, а потому не сомневалась, что этот предмет принадлежит ей. Она сняла бумагу с неровного кружка, напоминающего золото, и снова протянула руку к Джине. На этот раз гостья взяла кружок с ладони Мередит.

— Как ты думаешь, Мередит, это настоящее?

— Что настоящее?

— Настоящее золото? — Джина присмотрелась к кружку. — Эта штука довольно старая. Посмотри, как изношена. Я могу разглядеть голову. И какие-то буквы. — Джина подняла глаза на Мередит. — Думаю, это монета. Или какая-то награда. У тебя есть увеличительное стекло?

Мередит задумалась. Ее мать пользовалась лупой, когда вдевала нитку в иглу швейной машины. Она сходила за лупой и подала Джине. Джина попыталась разглядеть изображение на золотом кружке.

— Мужская голова. На ней какая-то корона, — сказала она.

— Может, это король и он надевает ее перед сражением?

Джина кивнула.

— Тут и слова какие-то написаны, но я не могу их рассмотреть. Только на английские они не похожи.

Мередит задумалась. Монета или медаль, возможно из золота, слова на иностранном языке. Она подумала также о том, где они живут, о Нью-Форесте, месте, в котором некогда охотился Вильгельм Завоеватель. Он не говорил по-английски. Никто из двора по-английски не говорил. Все они разговаривали по-французски.

— Это по-французски?

— Не знаю, — ответила Джина. — Сама посмотри. Трудно прочитать.

И в самом деле. Буквы были стерты временем — так бывает с любыми монетами, когда ими активно пользуются, передавая из рук в руки.

— Думаю, она ценная, — сказала Джина, — если только это настоящее золото. Конечно, я лишь предполагаю, что она золотая. Возможно, она из какого-то другого материала.

— Из чего? — спросила Мередит.

— Не знаю. Из меди? Из бронзы?

— Зачем бы понадобилось прятать медную монету? Или бронзовую? Я думаю, что это золото. — Мередит подняла голову. — Только остается один вопрос: если она не твоя…

— Честно? Я вижу ее впервые.

— …то как она оказалась в твоей комнате?

— Сказать по правде, Мередит, если ты так легко вошла ко мне в комнату… — деликатно произнесла Джина.

— То кто-то другой мог сделать то же самое, — закончила за нее эту мысль Мередит. — И оставил монету под раковиной.

— Ах вот ты где ее нашла? — Джина помолчала, обдумывая сказанное. — Что ж, возможно, тот, кто жил там до меня, спрятал монету, а уезжая, в спешке забыл о ней, либо кто-то засунул ее туда уже при мне.

— Нам нужно узнать, кто этот человек, — сказала Мередит.

— Да. Думаю, нам нужно это сделать.

Не успел Линли выйти из «Духовной конюшни», как ему позвонила Изабелла Ардери. По счастью, он поставил телефон на вибрацию, иначе пропустил бы звонок из-за шума: в магазине играли турецкую музыку и услышать что-либо другое было невозможно.

— Не бросайте трубку, мне надо выйти отсюда, — сказал он и вышел на улицу.

— …он сделал все очень быстро, — говорила Изабелла Ардери, когда Линли вышел на тротуар и снова поднес трубку к уху.

Линли переспросил, и она повторила то, что сказала ему до этого. Инспектор Джон Стюарт проявил замечательные способности, свойственные ему в те моменты, когда он не злился, и отследил все телефонные звонки, поступившие на мобильник Джемаймы Хастингс за несколько дней до ее гибели и через несколько дней после ее смерти.

— В день смерти Джемаймы ей звонили из табачной лавки, — сказала Ардери.

— Джейсон Друтер?

— И он это подтвердил. Сказал, что спрашивал ее, где лежат кубинские сигары. Он не мог их найти. Звонили также ее брат, Фрейзер Чаплин и — самое интригующее напоследок — Гордон Джосси.

— В самом деле?

— Мы установили его номер. Тот же, что и на почтовых открытках, которые он распространял вокруг портретной галереи и Ковент-Гардена. Любопытно, правда?

— А что мы получили с базовых станций сотовой связи? — спросил Линли. — Есть что-нибудь?

Они хотели установить местоположение звонивших людей в момент набора номера. Точное место, с которого звонил человек, определить было невозможно, но приблизительно уже можно было сказать.

— Этим занимается Джон. Ему потребуется некоторое время.

— Кто звонил после ее смерти?

— Были сообщения от Иоланды, от Роба Хастингса, от Джейсона Друтера и от Паоло ди Фацио.

— А от Эббота Лангера и Фрейзера Чаплина, значит, не было? И от Джосси — тоже?

— От них ничего. И после тоже. Должно быть, один из этих людей знал, что звонить нет смысла.

— А кому Джемайма звонила в день своей смерти?

— Три раза Фрейзеру Чаплину — до того, как он сам ей позвонил, — и один раз Эбботу Лангеру. С этими двумя нужно еще раз поговорить.

Линли сказал, что мог бы сам этим заняться, тем более что он находится поблизости от катка.