Жауза остался один на один со своей одержимостью и невидимыми призраками. Вскоре ему пришло в голову, что решение кроется в том, чтобы сделать невидимое видимым. В Нью-Йорке у него была возможность поближе познакомиться с кинематографом, и он разделял мнение покойной Мариселы, что камера вытягивает души из объекта съемки, а равно и из зрителя. Исходя из этого предположения, Жауза приказал Фруктуозу Желаберту часами снимать в коридорах «Ангела тумана», рассчитывая получить изображения видений из потустороннего мира. До поры до времени, несмотря на количество задействованной в операции техники, попытки оставались бесплодными.
Все изменилось, когда Желаберт получил из конторы Томаса Эдисона в Менло Парк, Нью-Джерси, сверхчувствительную пленку нового типа, на которую можно было снимать без дополнительного света. Однажды при невыясненных обстоятельствах один из техников в лаборатории Желаберта опрокинул в кювету с проявителем игристое вино шарелло[78] из Пенедеса, и в результате химической реакции на пленке появились странные очертания, которые Жауза и хотел показать дону Рикардо Алдайя в тот вечер, когда пригласил его в свой дом с привидениями под номером 32 по проспекту Тибидабо.
Выслушав эту историю, Алдайя предположил, что Фруктуоз Желаберт просто боится потерять выделяемые Жауза средства, а потому прибег к изощренной уловке, дабы поддержать интерес патрона. Зато Жауза не сомневался в достоверности полученных результатов. Более того, там, где другие видели бесформенные тени, ему виделись души. Он божился, что различает силуэт одетой в саван Мариселы, который постепенно превращался в волка, идущего на задних лапах. Алдайя видел только разводы и находил, что и от пленки, и от демонстрирующего ее техника попахивает вином, а то и чем покрепче. Но дон Рикардо был хорошим бизнесменом, он почуял, что всю эту историю можно обратить себе на пользу. Сумасшедший одинокий миллионер, помешавшийся на ловле эктоплазмы,[79] представлял собой идеальную жертву. Дон Рикардо на словах признал его правоту, более того — вдохновил на продолжение проекта. Неделю за неделей Фруктуоз Желаберт и его люди снимали километры пленки и обрабатывали ее смесью проявителя либо с «Ароматом Монтсеррат» — благословленным в церкви Нинот красным вином, либо со всевозможными сортами тараконской кавы.[80] Не отвлекаясь от процесса, Жауза тем временем переводил собственность и подписывал всяческие бумаги, доверяя управление своими финансами Рикардо Алдайя.
Жауза исчез бурной ноябрьской ночью того же года. Никто не знал, что с ним сталось. Возможно, он прокручивал очередную катушку особой пленки Желаберта и с ним произошел несчастный случай. Дон Рикардо Алдайя приказал Желаберту восстановить пленку и, просмотрев ее в одиночестве, собственноручно сжег, после чего с помощью чека с впечатляющей суммой убедил техника обо всем забыть. В те поры Алдайя владел уже большей частью собственности пропавшего Жауза. Некоторые поговаривали, что это Марисела восстала из мертвых, чтобы увлечь бывшего хозяина за собой в преисподнюю. Другим представлялось, что чрезвычайно похожий на покойного миллионера нищий несколько месяцев бродил неподалеку от парка Сюдадела, пока черная карета с задернутыми на окнах занавесками не сбила его на полном ходу средь бела дня, даже не остановившись. Было уже поздно: разговоры о мрачной легенде особняка, как и мода на сон монтуно[81] в городских салонах, пустили глубокие корни.
Через несколько месяцев дон Рикардо Алдайя перевез семью в дом на проспекте Тибидабо. Вскоре там родилась его младшая дочь, Пенелопа, и в честь этого события Алдайя переименовал дом в «Виллу Пенелопы», но новое имя не прижилось. Особняк обладал собственным характером и новых хозяев не принимал. Жильцы жаловались, что по ночам то вдруг что-то зашумит, то будто начинают колотить в стену, а то потянет тлением. Ледяные сквозняки разгуливали по дому, как заблудившиеся часовые. Дом был средоточием тайн. В нем имелся двухэтажный подвал с чем-то вроде склепа, пока не занятого на нижнем уровне и часовней на верхнем, где был установлен подавлявший своими размерами многоцветный крест с фигурой распятого Христа. Прислуга замечала в нем настораживающее сходство с Распутиным, популярной тогда фигурой. Книги в библиотеке постоянно оказывались не там, куда их поставили. На третьем этаже была комната, которая никогда не была занята из-за необъяснимых пятен влаги, образовывавших на стенах расплывчатые лица; там за несколько минут увядали свежие цветы и постоянно слышалось гудение невидимых глазу мух.
Кухарки клялись, что некоторые продукты вроде сахара испарялись из кладовки как по волшебству, а в новолуние каждого месяца молоко окрашивалось в красный цвет. У дверей некоторых комнат обнаруживались мертвые птицы и мелкие грызуны. Иногда пропадали вещи, чаще всего — драгоценности и пуговицы с одежды, висевшей в шкафах. Изредка эти вещи таинственным образом обнаруживались в дальних углах дома или закопанными в саду. Но по большей части они пропадали навсегда. Дону Рикардо все эти события казались глупостями и дурацкими причудами. Он был убежден, что неделя поста излечила бы от страхов всю семью. Впрочем, на похищение драгоценностей супруги он смотрел не так философски: пять служанок были из-за этого уволены, хотя все пятеро, заливаясь слезами, клялись, что ничего не брали. Некоторые в городе склонялись к мысли, что причина этих увольнений была далека от всякой мистики и крылась в недостойной привычке дона Рикардо появляться по ночам в спальнях молодых служанок со вполне прозаическими целями. Его репутация на сей счет была не менее известна, чем его богатство. Многие говорили, будто он столь славно потрудился на этом фронте, что, собрав вместе всех его незаконнорожденных детей, из них можно было бы составить целый профсоюз. На самом деле в доме пропадали не только драгоценности. Со временем у всей семьи исчез вкус к жизни.
Семейство Алдайя никогда не было счастливо в этом доме, полученном благодаря способностям дона Рикардо к заключению сомнительных сделок. Сеньора Алдайя постоянно просила мужа продать дом и переехать в городской особняк или хотя бы в тот дворец, который Пуж-и-Кадафальк построил для патриарха клана, дедушки Симона. Рикардо Алдайя наотрез отказывался. Проводя большую часть времени в поездках или на семейных предприятиях, он не находил в доме ничего странного. Однажды малыш Хорхе исчез где-то в доме на целых восемь часов. Мать и прислуга безуспешно искали его, а когда мальчик снова появился, бледный и ошеломленный, он рассказал, что все это время был в библиотеке вместе с загадочной темнокожей женщиной, которая показывала ему старинные фотографии, а потом сказала, что все женщины будут умирать в этом доме, чтобы искупить грехи мужчин. Странная дама открыла маленькому Хорхе день смерти его матери: 12 апреля 1921 года. Естественно, чернокожую даму так никогда и не нашли, однако через несколько лет, на рассвете 12 апреля 1921 года сеньору Алдайя обнаружили бездыханной в ее постели. Все драгоценности исчезли. Позднее, прочищая колодец, один из слуг обнаружил их в донном иле, вместе с куклой ее дочери Пенелопы.
Неделю спустя после тех событий дон Рикардо Алдайя наконец решился избавиться от дома. В то время его финансовая империя уже дышала на ладан, и многие намекали, что трудности наступили из-за проклятого дома, приносившего несчастье тому, кто его занимал. Другие осторожно отмечали, что Алдайя просто никогда не отличался особым чутьем к колебаниям рыночной конъюнктуры и всю жизнь разрушал дело, унаследованное от патриарха Симона. Рикардо Алдайя объявил, что покидает Барселону и переезжает с семьей в Аргентину, где дела на его текстильных фабриках шли успешно. Поговаривали, что он бежит от позора и неудач.
