— Может, это тараканы, — предположил я.

Она посмотрела на меня в полном недоумении. Вне всяких сомнений, тема была для нее слишком серьезной.

— И за все эти годы никто больше в квартиру не входил?

— Крутился здесь один тип весьма зловещей наружности, из этих, что все время улыбаются и хихикают, но в каждом слове подвох. Сказал, что он из криминальной бригады. Хотел осмотреть квартиру.

— Он объяснил зачем?

Консьержка отрицательно покачала головой.

— Вы запомнили, как его зовут?

— Инспектор такой-то. Я даже не поверила, что он полицейский. Что-то тут не так. Видать, какие-то личные счеты. Я отправила его на все четыре стороны, сказала, что у меня нет ключей, и, если ему что-то нужно, пусть звонит адвокату. Он ответил, что вернется, но больше я его здесь не видела. Да и слава богу.

— А вы, случайно, не знаете имени и адреса этого адвоката?

— Это вам следует спросить у управляющего, сеньора Молинса. Его контора здесь, неподалеку, улица Флоридабланка, 28, второй этаж. Скажите ему, что вы от сеньоры Ауроры, то есть от меня.

— Я вам очень благодарен. А скажите, сеньора Аурора, значит, квартира Фортуня пуста?

— Да нет, не пуста, с тех пор, как старик умер, оттуда никто ничего не выносил. Временами из нее пованивает. Небось крысы развелись.

— А можно было бы взглянуть на нее одним глазком? Вдруг мы найдем что-нибудь, указывающее на то, что стало с Хулианом на самом деле…

— Ой, нет, я не могу этого сделать. Вам надо поговорить с сеньором Молинсом, он за все отвечает.

Я обольстительно улыбнулся:

— Но, полагаю, ключи-то у вас. Хоть вы и сказали тому типу… И не говорите мне, что не умираете от любопытства, желая узнать, что там внутри.

Донья Аурора косо на меня посмотрела:

— Вы сам дьявол.

Дверь приотворилась с громким скрипом, словно надгробная плита, и на нас повеяло смрадным, спертым воздухом. Я толкнул ее, пробуждая ото сна коридор, погруженный в непроницаемый мрак. Пахло гнилью и сыростью, В грязных углах с потолка свисала паутина, похожая на седые пряди волос. Разбитую плитку, которой был выложен пол, покрывало что-то, напоминавшее ковер из пепла. Я заметил нечеткие следы, что вели в глубь квартиры.

— Матерь Божья, — пробормотала консьержка, — да здесь дерьма больше, чем в курятнике.

— Если хотите, я пойду один, — предложил я.

— Как же, так я вас одного туда и пустила. Идите, а уж я за вами.

Закрыв за собой дверь, мы на какую-то секунду, пока глаза не привыкли к темноте, замерли у порога. За моей спиной слышалось нервное дыхание женщины, и до меня долетал резкий запах ее пота. Я чувствовал себя расхитителем гробниц, чья душа отравлена алчностью и нетерпением.

— Стойте, что это за звук? — взволнованно спросила моя спутница.

В сумерках послышалось хлопанье крыльев: кого-то явно вспугнуло наше появление. Мне показалось, что в конце коридора мечется какое-то светлое пятно.

— Голуби, — догадался я. — Наверное, они залетели через разбитое стекло и свили здесь гнездо.

— Терпеть не могу этих гнусных птиц, — сказала консьержка. — Они только и делают, что срут.

— Зато, донья Аурора, они нападают только когда голодны.

Мы сделали еще несколько шагов, дошли до конца коридора и оказались в столовой, которая выходила на балкон. Посередине был полуразвалившийся стол, покрытый ветхой скатертью, напоминавшей саван. В почетном карауле у этого гроба стояли четыре стула и два запыленных буфета, в которых хранилась посуда, коллекция ваз и чайный сервиз. В углу стояло старое пианино, некогда принадлежавшее матери Каракса. Крышка была поднята, клавиатура почернела, а щели между клавишами были едва видны под слоем пыли. Напротив балкона белело кресло с истертыми подлокотниками. Рядом с ним пристроился кофейный столик, на котором лежали очки и Библия в выцветшем кожаном переплете с золотым тиснением — из тех, что дарят к первому причастию. Книга была заложена на какой-то странице алой ленточкой.

— В этом кресле старика нашли мертвым. Врач говорит, он сидел тут мертвый два дня. Грустно вот так умереть, в одиночестве, как собака. Знаете, хоть он такое и заслужил, а мне его жалко.

Я приблизился к креслу, ставшему для Фортуня смертным одром. Рядом с Библией лежала небольшая коробочка с черно-белыми фотографиями, старыми портретами, снятыми в студии. Я встал на колени, чтобы рассмотреть их, не решаясь к ним прикоснуться. Я подумал, что оскверняю память несчастного, однако любопытство взяло верх. На первом снимке была молодая пара с ребенком лет четырех. Я узнал его по глазам.

— Вот видите, это сеньор Фортунь в молодости, а это она…

— У Хулиана были братья или сестры?

Консьержка, вздохнув, пожала плечами:

— Судачили, будто из-за побоев у нее случился выкидыш, но я не знаю, так ли это. Люди любят чесать языками, уж это правда. Однажды Хулиан рассказал соседским детишкам, что у него якобы есть сестра, которую один он может видеть, что она появляется из зеркал, сама словно бы соткана из пара, и живет с самим Сатаной во дворце на дне озера. Бедняжка Исабелита целый месяц мучилась ночными кошмарами. Временами этот мальчишка был как помешанный.

Я заглянул на кухню. Стекло маленького окошка, выходившего во внутренний дворик, было разбито, с улицы доносилось нервное и враждебное хлопанье голубиных крыльев.

— Во всех квартирах расположение комнат одинаковое? — спросил я.

— В тех, что под номером два и выходят на улицу, — да.[36] Но так как это мансарда, здесь все немного по-другому, — объяснила консьержка. — У кухни и чулана есть слуховые оконца. Вдоль по коридору — три комнаты, в конце — ванная. Довольно удобно, похожая квартира у моей Исабелиты, правда, теперь здесь как в могиле.

— А вы знаете, какую комнату занимал Хулиан?

— Первая дверь — спальня, вторая ведет в самую маленькую комнату. Скорее всего, это она и есть.

Я углубился в коридор. Краска лоскутами свисала со стен. Дверь в ванную была приоткрыта. Из зеркала на меня смотрело лицо. Оно могло быть моим — или той сестры Хулиана, что жила в зеркалах. Я попытался открыть вторую дверь.

— Она заперта на ключ, — сказал я.

Женщина удивленно посмотрела на меня.

— Но в дверях нет замков.

— В этой есть.

— Наверное, его врезал старик, потому что в других квартирах…

На пыльном полу я обнаружил цепочку следов, которые вели к запертой двери.

— Кто-то входил в комнату, — сказал я. — Совсем недавно.

— Не пугайте меня! — вскинулась консьержка.

Я подошел к другой двери. Замка не было. Я толкнул ее и она с ржавым скрипом легко отворилась. В центре стояла полуразвалившаяся кровать с балдахином, желтые простыни напоминали саван. В изголовье висело распятие. На комоде — небольшое зеркальце, тазик для умывания, кувшин. Рядом стул. У стены стоял шкаф с приоткрытыми дверцами. Я обогнул кровать и оказался у ночного столика, накрытого стеклом, под которым можно было разглядеть старые фотографии, извещения о похоронах и лотерейные билеты. На столике стояла музыкальная шкатулка из резного дерева, рядом лежали карманные часы, на которых навсегда застыло время — пять двадцать. Я попытался завести шкатулку, но после шести нот мелодия захлебнулась. В ящике ночного столика я обнаружил пустой футляр для очков, щипчики для ногтей, обтянутый кожей флакон и медальон с изображением Богоматери Лурдской.

— Где-то должен быть ключ от той комнаты, — сказал я.

— Наверное, он у управляющего. Нам бы поскорее уйти отсюда…

Мой взгляд наткнулся на музыкальную шкатулку. Я открыл крышку: внутри, блокируя механизм, лежал золотистый ключ. Я вынул его, и шкатулка снова заиграла. Я узнал мелодию Равеля.

— Думаю, это тот самый ключ, — улыбнулся я консьержке.

— Послушайте, если дверь заперта, то явно неспроста. Хотя бы из уважения к памяти умершего…

— Донья Аурора, если хотите, можете подождать меня в привратницкой.