— Мне сказали, что твой муж, этот, как его, Молинер, — писатель… Может, он будет не прочь написать книгу о моем приятеле Фумеро? У меня уже и заглавие есть: «Фумеро — бич преступности, или Закон улицы». Что скажешь, Нуриета?
— Очень вам признательна, сеньор Санмарти, но Микель сейчас работает над новым романом, и я не думаю, что…
Санмарти покатывался от хохота:
— Роман? Ради бога, Нуриета… Этот жанр давно мертв и похоронен. Послушай-ка, что рассказал мне один приятель, он совсем недавно вернулся из Нью-Йорка. Американцы изобрели одну штуку, она называется «телевидение». Это совсем как кино, только его можно будет смотреть, не выходя из дома. И тогда не нужны будут ни книги, ни воскресная месса, вообще ничего. Скажи мужу, пусть бросает эти свои романы. Другое дело, если бы у него, по крайней мере, было громкое имя или он был бы, например, футболистом или тореро… Слушай, что скажешь, если я сейчас возьму свой «бугатти» и мы поедем обедать в Кастельдефельс? Там готовят отличную паэлью… Заодно обсудим наши дела, согласна? Дорогая, тебе стоит только захотеть…Ты же знаешь, что я всегда готов помочь тебе. Ну и твоему мужу, разумеется. Сегодня в этой стране ничего не добьешься без покровителей.
Я стала одеваться, как вдова из процессии в День тела Господня[102] или одна из тех женщин, что путают солнечный свет со смертным грехом; приходила на работу без макияжа, собрав волосы на затылке в строгий пучок. Но, несмотря не все мои уловки, Санмарти упорно продолжал опутывать меня сетью двусмысленных взглядов и намеков, с неизменной приправой в виде масленой презрительной ухмылки. Он был похож на одного из тех всесильных, похотливо ухмыляющихся евнухов, которые, как связки раздувшихся кровяных колбас, подвешены к стропилам любой иерархической структуры. Два или три раза я ходила на собеседование по поводу другой работы, но рано или поздно сталкивалась с такими же сеньорами Санмарти. Они возникали как грибы-паразиты на удобренной деньгами благодатной почве новых коммерческих предприятий. Один из таких типов соизволил позвонить Санмарти и предупредить, что его подчиненная Нурия Монфорт пытается, не поставив его в известность, сменить работу. Санмарти, потрясенный столь черной неблагодарностью, вызвал меня к себе в кабинет. Он ласково потрепал меня по щеке, от его пальцев исходил запах пота и табака. Я побледнела от ужаса.
— Дорогая, если тебя что-то не устраивает, просто скажи мне об этом. Что я могу сделать, чтобы тебе лучше работалось? Ты же знаешь, как я тебя ценю и как мне больно узнавать от посторонних, что ты хочешь нас покинуть. Предлагаю заключить мир и отпраздновать это за ужином, согласна?
Я медленно убрала его руку с моего лица, не в силах скрыть отвращения.
— Ты меня разочаровала, Нурия. Должен признать, что с некоторых пор я больше не замечаю в тебе ни командного духа, ни уверенности в нашем общем деле.
Мерседес предупреждала меня, что рано или поздно что-то подобное должно было произойти. Несколько дней спустя Санмарти, который по грамотности мог соперничать разве что с орангутаном, начал возвращать мне рукописи, которые я правила, ссылаясь на огромное количество якобы обнаруженных им ошибок. Теперь каждый день я задерживалась на работе до поздней ночи, вновь и вновь пересматривая страницу за страницей с пометками и комментариями Санмарти.
— Слишком много глаголов в прошедшем времени. Звучит слишком спокойно, нет напряжения… После точки с запятой инфинитивы не употребляются, это знает каждый школьник…
Иногда Санмарти тоже оставался допоздна, закрывшись в своем кабинете. Мерседес под любым предлогом старалась задержаться подольше, чтобы не оставлять меня наедине с шефом, но Санмарти всякий раз настойчиво отправлял ее домой. Когда все служащие расходились, Санмарти открывал дверь своего кабинета и медленно подходил к моему столу.
— Ты слишком много работаешь, Нуриета. Иногда надо и развлекаться. Ведь ты еще молода, а молодость проходит так незаметно, что не всегда успеваешь ею насладиться.
И, присев на край стола, принимался пожирать меня глазами. Иногда он располагался у меня за спиной и замирал так на несколько минут, а я ощущала на затылке его горячее дыхание. А то и вовсе клал руки мне на плечи:
— Ты так напряжена, дорогая, расслабься…
Мне хотелось кричать, бежать со всех ног и никогда больше не возвращаться в этот офис, но мне нужна была работа и тот скромный заработок, который она мне приносила. Однажды вечером Санмарти снова оказался возле меня, и на этот раз вдруг стал жадно меня лапать.
— Когда-нибудь ты заставишь меня окончательно потерять голову, — простонал он.
Одним рывком я высвободилась из его когтей и бросилась к выходу, схватив пальто и сумку. Санмарти громко захохотал мне вслед. На лестнице я столкнулась с темной фигурой, которая, казалось, скользила по вестибюлю, не касаясь пола.
— Счастлив снова видеть вас, сеньора Молинер…
Инспектор Фумеро одарил меня своей змеиной улыбкой.
— Значит, вы работаете на моего хорошего друга Санмарти? Он, как и я, лучший в своем деле. А как поживает ваш супруг?
Я поняла, что мои дни в издательстве сочтены. На следующий день по коридорам поползли слухи, что Нурия Монфорт — лесбиянка, и именно поэтому она не поддалась обаянию и не воспламенилась от нежного чесночного духа изо рта сеньора Санмарти, однако прекрасно находит общий язык с Мерседес Пьетро. Несколько подающих надежды молодых сотрудников утверждали, что не раз видели, как эта парочка бесстыдниц украдкой целовалась в архиве. Вечером, после работы, Мерседес, не глядя мне в глаза, сказала, что ей нужно поговорить со мной. Мы молча направились к ближайшему кафе на углу. Как я поняла из ее рассказа, Санмарти заявил Мерседес, что не одобряет нашей дружбы. Надежные источники в полиции сообщили ему, что в прошлом я была активисткой коммунистического движения.
— Я не могу потерять эту работу, Нурия. Ты ведь знаешь, у меня сын…
Она расплакалась от стыда и унижения и, казалось, состарилась на глазах за несколько секунд.
— Не волнуйся, Мерседес. Я все понимаю, — сказала я.
— Этот человек, Фумеро, охотится за тобой, Нурия. Я не знаю, что ему от тебя нужно, но по его глазам видно…
— Я знаю.
В следующий понедельник, когда я пришла на работу, за моим столом сидел тощий молодой человек с набриллиантиненными волосами. Он представился как Сальвадор Бенадес, новый корректор.
— А вы кто такая?
Пока я собирала вещи, никто из сотрудников даже не осмелился поднять на меня глаза или заговорить со мной. Когда я спускалась по лестнице, меня догнала Мерседес и протянула мне конверт с небольшой суммой денег.
— Мы собрали, сколько смогли. Пожалуйста, возьми, если не ради себя, то хотя бы ради нас.
Тем же вечером я, как обычно, пришла в квартиру на Сан-Антонио. Хулиан ждал меня, сидя в темноте. Он сказал, что сочинил для меня стихотворение. Это было первое, что он написал за последние девять лет. Я собралась прочесть его, но, не выдержав, расплакалась, бросившись ему на шею. Я рассказала ему все, потому что больше не могла так жить. Потому что боялась, что Фумеро рано или поздно найдет его. Хулиан молча слушал, гладя меня по голове, словно маленькую девочку, и нежно прижимая к себе. Впервые за долгие годы я почувствовала, что наконец-то могу на него опереться. Изнемогая от одиночества, я хотела поцеловать его, но Хулиан не мог ответить на мой поцелуй — у него не было ни губ, ни кожи. Я так и заснула в его объятиях, съежившись на его детской кровати. Когда я проснулась, Хулиана рядом не было. Услышав его легкие шаги по крыше, я сделала вид, будто сплю. Позже по радио сообщили, что тем утром на проспекте Борн на скамье напротив церкви Санта-Мария-дель-Мар был обнаружен мертвец, сидящий со сложенными на коленях руками. Полицию вызвал местный житель, увидевший, как голуби выклевывают покойнику глаза. У трупа была сломана шея. Сеньора Санмарти опознала его жена. Когда новость достигла приюта на озере Баньолас, тесть покойного вознес хвалу небесам и сказал, что теперь может умереть спокойно.
