Должно быть, я морщусь.

— Это непросто, — соглашается риелтор, — когда дело касается человека, которого вы любили.

Инспектор обнаруживает воду в подвале. Всего лишь небольшая лужица в винном погребе, рядом со стеной, на которой Ева развешивала сухие цветы. Он изучает лужицу и спрашивает, откуда она взялась. Смотрит на винные бутылки — может быть, одна из них разбита? Ничего не обнаружив, инспектор поворачивается ко мне.

— Этажом выше есть раковина?

— Нет, — говорю я.

— Не думаю, впрочем, что это серьезно. Просто что-то пролили.

Риелтор берет сухой букет лаванды, нюхает и кривится, будто ей подсунули тухлый сыр.

— Господи, кто же сушит цветы в подвале? — спрашивает она. — Выкиньте их — и не будет никаких проблем. Они все заплесневели.

Мне тоже кажется странным, что Ева сушила цветы в подвале, но у нее повсюду висели букетики, головками вниз, так что, может быть, просто закончилось место наверху. Или раньше в погребе было сухо.

— Я выброшу, — обещаю я, и риелтор улыбается. Гримаса отвращения исчезает с ее лица. — Надо записать, иначе скорее всего забуду. Что-нибудь еще? — спрашивает она у инспектора.

— Кое-где надо заменить стекла. Но вообще дом в неплохом состоянии, учитывая возраст.

— Что может быть лучше? — Риелтор поворачивается ко мне. — Хотела бы я услышать от кого-нибудь такой комплимент…

Я пытаюсь улыбнуться.

— Есть мебель на продажу? Или вино?

Инспектор решает, что ему пора удалиться.

— Не знаю. Не думала об этом…

— Наверняка вам понадобится оценщик. У вас тут есть милые вещицы… — Она дает мне телефон антикварного магазина. — А у нас в офисе есть человек, который хорошо разбирается в винах. Я имею в виду, коллекционирует их. Ну и пьет, конечно.

Я провожаю ее до калитки. Пионы поникли на жаре. Вряд ли кто-нибудь поливал цветы после смерти Евы. Удивительно, что они еще не завяли. Вернувшись в дом, нахожу телефон Энн Чейз и звоню.

— Привет, Таунер, — говорит она. — Я ждала твоего звонка. — Энн говорит низким, зловещим голосом. Прежде чем я успеваю испугаться, она смеется. — Шучу. Ничего я не ждала. Просто у меня определитель номера.

Я слышу голоса в трубке.

— Тебе неудобно разговаривать?

— Сейчас туристический сезон. Мне постоянно будет некогда, пока не закончится Хэллоуин, а до него еще несколько месяцев. Но все равно звони, не стесняйся… Как дела?

— У меня кое-что есть для тебя.

— Звучит интригующе.

— Я могу заглянуть.

— Я заходила к тебе утром, чтобы посмотреть, не нужна ли помощь в саду. Но похоже, ты все еще живешь по калифорнийскому времени.

— Да, наверное.

— Я полила пионы.

— А я и не слышала. Спасибо.

— Им нужно больше воды. Чтобы почва пропиталась.

Слышу, как гремит старомодный кассовый аппарат, когда Энн пробивает чек.

— Поливай все цветы, — продолжает она. — Но только вечером, иначе листья сгорят. Солнце превращает капли воды в линзы. Я зайду завтра утром, и мы подумаем об остальном.

— Спасибо.

— Никаких проблем. Как у тебя дела, не считая сада?

— Нормально.

— Рада слышать. Иногда «нормально» — это очень хорошо.

Не знаю, что сказать.

— Заходи в магазин, если угодно. Ну или увидимся завтра.

Я понимаю, что страшно хочу есть. В доме ни крошки.

Нужно сходить в магазин, но сначала надо одеться. Чистой одежды у меня нет. После операции мне нельзя носить чемоданы, поэтому я привезла с собой только подушку для кружевоплетения. Заглядываю в шкаф, но старые вещи никуда не годятся. Я надеваю джинсы, которые мы с Линдли обесцветили однажды летом, и перетягиваю их пестрым поясом с надписью «Вулфборо, Нью-Гемпшир». Потом ищу в шкафу туфли и рубашку с короткими рукавами.

Ноги у меня больше, чем у Евы, и мне подходят только сандалии, которые я подарила ей пятнадцать лет назад. Белые, с рюшками и цветочками на застежке. Я решила, что они понравятся Еве, потому что на них цветы, но сандалии все эти годы пролежали в магазинной коробке. Я царапаю кожаные подошвы металлической пилочкой для ногтей, найденной в ящике комода, потому что они слишком скользкие.

Я иду в закусочную. Там полно народу. Очередь — на полквартала. Захожу, и у прилавка вдруг появляется свободное место, на которое никто не претендует. Заказываю все, что можно купить на десять долларов, — больше в моих карманах ничего нет.

— Кофе?

— Чай.

— С молоком?

— Не вопрос.

За прилавком жарят оладьи, картошку, яичницу — по двенадцать порций за раз. Я удивляюсь, откуда здесь столько народу, и официантка немедленно отвечает, точно я спросила вслух.

— Флотилия прибыла, — говорит она.

Повар закатывает глаза.

— Двенадцатичасовой туристический автобус, — объясняет официантка, указывая на остановку.

Толпа шевелится, и туристы энергично движутся к окнам. Молодая женщина в костюме пуританки бежит по улице, спасаясь от преследователей. Они настигают ее, наконец хватают и держат, пока некий мужчина громко злословит в адрес пленницы и зачитывает список обвинений. Я узнаю Бриджит Бишоп и смотрю на часы. Она была первой из уличенных ведьм. Летом суд над ней проходит каждые несколько часов, и туристам предлагают занять места на скамье присяжных. Бедную Бриджит вновь и вновь приговаривают к повешению… Часто, но не всегда.

Я слышу шепот и оборачиваюсь. На скамье сидят две женщины — мать и дочь. Они замолкают, стоит мне посмотреть на них. Младшая отпивает свой кофе.

Я расплачиваюсь и пробираюсь через толпу, которая занимает все пространство кафе вплоть до двери.

Мы с Рафферти встречаемся на пороге. Он смотрит на очередь, тихонько ругается, идет обратно, останавливается, узнав меня, и успевает придержать дверь в последнюю секунду.

— А я думал, вы вернулись в Калифорнию, — бормочет он.

— Нет.

— Мэй сказала, что вы уехали.

— В таком случае, может быть, я действительно уехала. Мэй Уитни всегда права.

Он смеется.

— Ну, если верить ей… — Рафферти отчаянно думает, что сказать дальше.

— Я продаю дом, — сообщаю я. — Возможно, именно это она имела в виду.

— Продаете дом? — Он явно удивлен.

— Мне слишком тяжело… — Я чувствую себя глупо, но нужно же объясниться.

— Дом очень большой… — Рафферти честно пытается поддержать беседу.

Я киваю.

— То есть вы все-таки возвращаетесь в Калифорнию? — спрашивает он.

— Да.

— Это плохо.

Довольно странная реакция, но Рафферти не уточняет.

— Была рада познакомиться, — говорю я, протягивая руку. Это все уроки хороших манер, но они не в моем характере. Впрочем, похоже, Рафферти приятно. Он улыбается.

— Но вы ведь уезжаете не сегодня?

— Нет. Сначала нужно все прибрать.

— Значит, еще увидимся до вашего отъезда.

Я дохожу до конца улицы, а потом решаю попросить ключ. Помнится, Джей-Джей сказал, что он у них. Мне неприятно, что ключ от дома Евы находится бог весть где, пусть даже и под присмотром полицейских, и вдобавок я пообещала сделать дубликат для риелтора. Я опрометью несусь обратно.

— С вами все в порядке? — спрашивает Рафферти, когда я его догоняю. — Вы что-то бледная…

— Все нормально, — отвечаю я. — Вы тоже.

— Я ирландец. Я всегда немного бледен.

Я прошу у него ключ. Рафферти либо не понимает, о чем речь, либо вообще не помнит о том, что ключ в полиции, но все-таки обещает найти его и принести.

Я возвращаюсь в дом, вознамерившись вновь заняться сборами. Потом мельком смотрю на себя в зеркало и передумываю. Я действительно бледна — в общем, неудивительно. Меня слегка тошнит, поэтому я решаю немного отдохнуть. Для работы стало слишком жарко. Вместо этого решаю навестить Энн. Беру сверток кружева, который Аня оставила на столе, и выхожу.

Магазин переполнен, Энн сидит в дальнем углу и гадает по чьей-то голове. Она жестом просит меня подождать минутку.