Срок увеличивался, а вместе с ним усиливалась и полнота девушки. Она все тщательнее куталась в просторные наряды и все реже выходила на улицу, буквально нашпигованную любопытными старухами, причем любопытными даже чересчур. Каждая из них по своей сути могла переплюнуть не только Штирлица или легендарного Джеймса Бонда, но и все КГБ вместе с МИ5 в придачу. Органы явно теряли ценных кадров, которые вместо того, чтобы вынюхивать секреты и ловить шпионов, занимались прополкой огорода и уходом за домашней скотиной, попутно практикуя свои навыки на беззащитных соседях. Галина старух не любила, однако отношения с ними портить не хотела, ибо в этом случае шанс попасться на «язык» возрастал многократно. Поэтому девушка все так же здоровалась с соседями и односельчанами. Просто на улицу выходить стала реже, бегать по делам – быстрее, а мирные посиделки в центре возле магазина с деревенскими кумушками и вовсе пришлось позабыть. В последний месяц перед родами, благо на улице стояла зима, Галина и вовсе перестала выходить. А тут как раз счастливо наступили сперва долгие зимние праздники, потом каникулы, в конце срока она, сказавшись больной, уже просто прогуливала школу. Хорошо хоть прогуливать пришлось недолго, так что отсутствие справок никаких вопросов ни у кого так и не вызвало.
Первые признаки надвигающейся беды ощутились дома, и это хорошо. Плохо было то, что мать Галины как раз тоже была выходной и, учитывая разыгравшуюся на улице метель, тоже предпочла остаться дома, благо дел по хозяйству было полно.
«Перетерплю», – подумала Галина, и, стиснув зубы, пыталась пересилить боль. Людям вообще характерна самоуверенность, а малолетним мамашам – особенно. Терпения, естественно, не хватило. Жалуясь на острую боль в животе, Галина позвала мать. Чтобы та не вызвала «Скорую», рассказала о причинах.
Удивительно, как бывают близоруки люди в отношении своих близких. Как и любая добропорядочная мать, Мария Петровна находилась с ней с самого ее рождения. Она следила за тем, как прорезывались у дочери зубки, и не промочила ли она ножки на прогулке. Учила ходить. Играла в игры. Пела песенки. Готовила к поступлению в школу. Вышивала снежинками новогодние платья. Разбирала вместе с дочерью непонятные законы физики, причем непонятные обеим – и матери, и дочери. Она всю жизнь старалась предугадать желания дочери, но в итоге оказалась настолько близорукой, что не смогла разгадать опасность в своем собственном доме. И абсолютно неважно, что явилось тому основной причиной – застилающая глаза любовь к гражданскому мужу или патологическая занятость на работе, но самое дорогое, что у нее было – дочь – она упустила. Между Галиной и обожаемым мужем возникла симпатия, носящая далеко не родственный характер. Не прошло и полугода, как эта симпатия перешла на стадию слишком близких отношений. Все это, как и то, что родная ее дочь беременна от ее собственного мужа, Галининой матери пришлось узнавать именно в тот момент, когда на свет как раз собирался появиться Гришка – ее первый внук. Нельзя сказать, однако, чтобы она была очень сильно рада этому факту.
Естественно, ни о каком вызове «Скорой» не могло быть и речи. Мнение села для Галининой матери, как и для самой Галины, было слишком важно. «Нам же потом здесь жить!» – сказала будущая бабушка и самым решительным образом закрыла ставни на окнах и поплотнее захлопнула дверь. Роды у Галины она принимала сама, основываясь на знаниях шестнадцатилетней давности, полученных при собственных родах. Из других источников информации в доме был только учебник по биологии для 9 класса средней общеобразовательной школы, но там про роды, увы, отчего-то практически ничего не было написано, о чем Галина поспешила сообщить матери.
Гришка родился нормально. Не было никакого обвития пуповиной, неправильных родов, затяжных схваток или родовых травм. Он сразу закричал. Бабушка похлопала внука по попе (как в кино), перевязала пуповину. Новорожденный, как и его малолетняя мать, чувствовали себя просто отлично. Единственной проблемой было то, что никто не толком не знал, что же делать с этим так замечательно родившимся Гришкой. Свалившееся с плеч напряжение опустошило. Сил на принятие решение и, тем более, на действия, не было. Галина, измученная родами, уснула, а новоявленная бабушка, чей перегруженный разум отказывался работать, занялась домашним хозяйством. Чтобы отвлечься. Чтобы не видеть. Чтобы не думать о маленькой сопящей проблеме, так сладко уснувшей на подушке. Подушка казалась огромной, а Гришка на ее фоне – маленьким-маленьким. Его с одной стороны было жалко, но, с другой, жалко было себя. И даже непонятно, кого жальче. Проще было помыть посуду, отскоблить полы, приготовить еду и перегладить целую кучу белья. А решение пусть принимает кто-то другой.
Кто-то сильный.
Кто-то мудрый.
Но не она.
Отец и, по совместительству, дед, пришел с работы поздно. В отличие от своей жены, он, конечно, знал, что за недомогание испытывала падчерица последние девять месяцев, но виду не подавал, надеясь на то, что проблема решиться как-нибудь сама, рассосется, может быть. Видимо, он слишком давно читал учебники биологии, потому что Гришка не только не рассосался, но еще и умудрился вполне благополучно родиться. Особой радости новоявленный папаша и, по совместительству, дед, от этого, понятное дело, не испытывал. В отличие от своих женщин, он боялся не только порицания общественности, но и самой настоящей тюрьмы, которая ему «светила» за совращение несовершеннолетних. Естественно, ни о каком мирном решении проблемы не могло быть даже речи. Покричав на растерянных женщин (чтобы знали, кто в доме хозяин), велел приготовить все необходимое (что именно – не уточнил), чтобы раз и навсегда избавиться от проблемы (от какой – и так всем было понятно).
Мать Галины, засуетившись, кинулась убирать в комнате. Галина, обессилевшая после родов, продолжала лежать на залитой кровью кровати. Она заранее была согласна со всем, что скажет ее любимый. Так зачем же волноваться?
Когда в комнате был наведен относительный порядок, полы отмыты, кровавая вода слита в унитаз, а постельное белье сменено, отец семейства решил приступить к самому главному и ответственному шагу – избавлению от решающего доказательства его преступления, от Гришки то есть (мать Галины в этом месте довольно громко ойкнула, но тут же замолчала под суровым окриком мужа). Для начала младенца было решено задушить. На его маленькую остроносую мордочку была положена подушка, которую «счастливый» отец придерживал ровно 5 минут, сверяясь с ходом висящих на стене огромных часов. Новоявленные мать и бабушка, в свою очередь, благоговейно застыли, ожидая окончания «процедуры». Маленький Гришка, не понимая, отчего так жестоки самые близкие для него люди – мама с лучистыми глазами и густой копной соломенных волос и отец – черноволосый красавец почти двухметрового роста – дернулся. Все это было слишком сложно, особенно если ты только что родившийся на этот свет младенец. Раздумывать над ситуацией Гришка не стал, а все свои небольшие, в общем-то, силенки бросил на то, чтобы остаться в живых. Наверное, поэтому, когда с его маленького личика наконец сняли подушку, Гришка, вздрогнув, вздохнул и быстро-быстро принялся дышать. Жаль только, что этому обстоятельству никто не обрадовался.
– Рожденный утонуть, не может задохнуться, – мрачно пошутил отец и понес маленького Гришку, еще не успевшего прийти в себя после первого потрясения, в ванну. Налил в большой таз воды. Для чего-то попробовал температуру. А потом взял, да и опустил туда еще не пришедшего в себя младенца. Едва расправившимися легкими, которые только-только научились дышать, маленький Гришка пытался вдохнуть, но кругом была только вода. Да и срок, который его заботливый отец установил на этот раз – десять минут – был слишком велик, чтобы можно было выжить. Маленькая Гришкина душа, так и не понявшая, за что ее предали самые близкие, самые родные ему люди, отправилась в Чистилище, где всегда светло, тепло и сухо. Где ангелы добры, а мир – справедлив, но где, в отличие от Рая, уже практически нет оптимизма.
