Потом были походы в реанимацию. Ночные дежурства, разрешенные добродушными медсестрами. Перекусы в убогом больничном буфете, и такие родные две маленькие сопящие мордочки за стеклом. Назойливый корреспондент местной даже не газеты – газетенки, доставал дурацкими вопросами. Его тоже можно было понять – детей в лесу не каждый день находят. Еще реже их находят живыми и здоровыми. Его статью купили бы все местные СМИ и, возможно, при удачном стечении обстоятельств – даже федеральные. А это, как вы понимаете, совершенно другой уровень и совершенно другая зарплата. Намек на собственное счастье журналист пропускать не желал, вот и доставал с эксклюзивном, норовя при этом сделать фотографии. Помог уже ставший хорошо знакомым капитан, зашедший проведать младенцев и обнаруживший там Ивана с Софьей. Журналисту популярно объяснили его заблуждение относительно дальнейших перспектив (с цитатами из Уголовного и Административного кодекса, что-то про нарушение прав на личную жизнь и мелкое хулиганство). А тут как раз и новая сенсационная тема подоспела: прямо в центре города из автомата Калашникова расстреляли местного криминального авторитета, того самого, кстати, который «заказал» Федора. Стрельба в центре города показалась журналистам намного более перспективной (да и гонорары за информацию были на порядок выше). Туда они и улетели, как пчелы на мед или, скорее, как мухи сами знаете на что.

Через несколько дней детей перевели из реанимации в обычную палату. Разложили каждого в свою собственную кроватку, стоящие, правда, рядом друг с другом. Каждому выдали его личную бутылочку, на каждой кровати написали имена, придуманные Иваном и Софьей (с одной стороны – вроде как нареченные родители, с другой – нянечкам было просто все равно) – Григорий и Катерина. Без фамилий, с датой счастливого обнаружения вместо даты рождения.

И потекли одинаково-безликие больничные дни. Врачи лечили в меру своих способностей, образованности и лени. Нянечки – заботились о детях. Заботились хорошо, материально простимулированные предусмотрительным Иваном. Не давали расслабляться и частые визиты милиции, а тут как раз внимание прессы к проблемам трагически погибшего криминального авторитета начало утихать. Другой сенсации не было, и журналисты снова вспомнили о двух найденышах.

– Оно, конечно, повезло им, что вы тогда на прогулку-то вышли, – делилась впечатлениями с Иваном и Софьей одна из нянечек, милосердно разрешавшая им находиться рядом с детьми. – Но с другой стороны, это еще как посмотреть.

Нянечка перевела дух, тяжело переставила огромное ведро с грязной водой. Меланхолично прополоскала в нем такую же грязную затасканную тряпку. Поправила выбившуюся из под белой косынки прядь волос.

– Ежели подумать, что чего хорошего-то их ждет в этой жизни?

– Как это? – удивилась сначала не понявшая Софья. – Их ждет сама жизнь – и это уже хорошо! Неужели лучше было бы им умереть там, в лесу? В какой-то дурацкой коробке на ящике с гранатами?

– А может и лучше! – неожиданно со злостью швырнула швабру на пол нянечка. – Чего хорошего в этой жизни? Три месяца они отлежат у нас, под надзором, в тепле и сытости, а потом – в Дом ребенка. А там на одну нянечку по десять-двадцать детей. Платят-то нам сколько? Копейки, а работы – выше крыши. У них там не то что на прогулки, даже на то, чтобы задницы подмыть времени не хватает.

Иван и Софья, как-то не особо до того задумывающиеся о перспективах, вздрогнули. Перед глазами, как наяву, стала картина, где маленькие, голодные, беззащитные, вечно мокрые, покрытые язвами дети печальными глазами смотрят на мир сквозь высокие решетки кроватей. Вспомнились недавние телерепортажи о нянечках, пластырем заклеивающих рты младенцам, о детях, которых по году никто не выводил на прогулку, об издевательствах педофилов-воспитателях. По коже тот час побежали мурашки. А тут еще нянечка не унималась.

– Но Дом ребенка – это еще цветочки. После трех лет детей переводят в детский дом, вот уж где порядки так порядки! Ничего путного из детдомовских не вырастает – одни наркоманы, бандиты и проститутки.

Иван с сомнением посмотрел на сопящие маленькие мордочки Гришки и Катьки. Было как-то тяжело представить, что эти курносые личики, такие трогательные и беззащитные, могут превратиться в прожженную проститутку, наркомана или бандита. Нянечка, увидев заметно побледневшие лица Ивана и Софьи, вдруг опомнилась и даже непонятно отчего начала оправдываться:

– С другой стороны, Господь, наверное, знал, чего делал, когда не дал им в лесу помереть. Детки-то вон какие симпатичные! Может их еще усыновит кто. Может даже иностранцы. Вон в телевизоре показывали недавно в «Новостях», что ли, бездетную американскую миллионершу. Усыновила нашу девочку где-то в Сибири. Так теперь живут – души друг в друге не чают. Может и нашим деткам повезет.

И пошла, гремя ведрами, по коридору, оставив Ивана и Софью в раздумьях. Ничего хорошего в своей собственной жизни эта маленькая сгорбленная, уже почти совсем седая женщина не видела. Сперва вечно пьяный отец. Матери не было – она еще в войну погибла, оставив ее маленькой девочкой. Тогда-то отец с горя и запил. Потом было скорое замужество – то ли от отца убежать хотелось, то ли соседок, вечно нудевших про то, что «в девках засидишься» наслушалась. Целый год счастья, пока муж-шофер по профессии, тоже любивший выпить, но хоть не такой буйный, как отец, по пьянке не сбил пешехода и не попал на целых пять лет в тюрьму. Долгие годы ожидания, тяжесть женского одиночества и необходимость одной растить ребенка. Потом – как глоток – еще одно мгновение счастья: вернулся муж. С новой силой вспыхнула надежда на нормальную жизнь. Вспыхнула, да и погасла, разбившись о те самые пресловутые серые будни. Муж опять запил. Да еще как! Не просыхал по несколько месяцев. Так и помер от пьянки – то ли сердце не выдержало, то ли выпил чего не того: он ведь, страдая похмельем, мог любую горючую жидкость принять, совершенно при этом не обращая внимания на всякие глупые надписи типа «Только для наружного применения», «Техническая жидкость» или даже «Осторожно! Яд!». Жизнь опять повернулась своей задней стороной, а, может, так и была, а ощущение счастья – всего лишь заблуждение. Временное. Проходящее.

С тех пор прошло почти тридцать лет. Дети выросли, а ни достатка, ни счастья, ни, тем более, здоровья не прибавилось. Разве что только проблем накопилось. А тут еще время такое наступило, переоценочное. Вдруг, совершенно неожиданно, оказалось, что все, во что она верила, было неправильно. Мир словно перевернулся, унося с собой и жалкие накопления (на старость), и мечты о собственном маленьком домике в деревне, и надежды на детей.

Дети были больной темой и нянечки Клавдии Степановны. Их у нее было двое. Старшая дочь – успешная, благополучная мадам. Сама выучилась, сама начала работать, сама себе купила квартиру и машину (Клавдия Степановна не особо разбиралась в марках, но по виду машина была явно дорогая). Одевалась исключительно в дорогие шубы. На ногах – изящная дорогая обувь на высоких тонких каблуках. Всем замечательная дочь, вот только к Клавдии Степановне она не приезжала. Никогда. С тех самых пор, как между выпускными экзаменами в школе не объявила Клавдии Степановне, что беременна, а та, несмотря на протесты дочери, не оттащила ее на аборт. Обиду на мать дочь так и не смогла простить.

С сыном у Клавдии Степановны тоже были проблемы. Он блестяще учился в школе, по собственной инициативе изучал музыку, писал стихи. А потом что-то произошло такое, чего Клавдия Степановна не могла объяснить – вероятно, пропустила из-за вечной занятости собственными проблемами. Сын начал сначала выпивать, жалуясь при этом на извечную тяжесть жизни творческих людей. Потом творчество закончилось, осталась одна пьянка. Так и маялась Клавдия Степановна – сначала с отцом-алкоголиком, потом с мужем, потом с сыном. И после этого кто-то скажет ей, что жизнь, в принципе, неплохая штука? В везение, она, понятное дело, тоже не особо верила. «На все воля Божья!» – была ее любимая присказка, а, заодно, и все кредо жизни.