О том, что жить они будут только в доме, Анна Семеновна договорилась с мужем еще до свадьбы. Поэтому все, что им подарили многочисленные родственники, пришедшие поздравить молодых или выславшие материальную часть своего поздравления в виде денежного перевода, было тщательно сложено, пересчитано и отнесено сначала в банк, а потом, по мере необходимости, переведено в различные строительные материалы. Строительство семейного очага Анны Семеновны растянулось на несколько лет. Первый год после свадьбы они жили то с ее, то с его родителями. Потом мужу на работе дали комнату в коммуналке на восемь семей. Родился сын. На полученном участке рыли котлован и заливали фундамент. Когда мальчик научился ходить, они с мужем начали возводить стены дома, при этом постоянно то «доставая» нужный кирпич, то цемент, то ругаясь с прорабом и рабочими, затягивающими стройку. Все это время Анна Семеновна мечтала о том, как она, наконец, войдет в свой дом, где не будет завистливых соседей, каждый раз подозрительно заглядывающих в твою кастрюлю и на глаз пытающихся определить качество мяса, плавающего в супе, а потом, сидя в своих таких же точно, как и у Анны Семеновны, тесных комнатушках, размышляющих о том, где соседка могла, во-первых, достать мясо, а, во-вторых, на какие доходы она это сделала. И даже если муж Анны Сергеевны зарабатывал достаточно, вкалывая на своем заводе по две смены подряд и уже которых год числясь в передовиках производства, даже если самой Анне Семеновне недавно выдали премию в честь Дня медработника, это ничего не значило. В государстве, где все были равны, выделяющийся даже несчастным дополнительным куском мяса сразу попадал под подозрение.
Счастье наступило только через три года, когда, наконец, была завершена черновая отделка дома и подведен газ. Поздней осенью, не дожидаясь окончания стройки, они переехали в новый дом. Крышу докрывали уже по холодам. И только когда ударили первые морозы, наконец-то утеплили окна, да так и зажили, пусть в недостроенном доме, пусть без побелки и даже местами с незакрепленными половицам, с неокрашенными окнами и с прислоненными к входной двери ящиками из-за отсутствия крыльца, но зато в своем собственном доме. И пусть у них почти не было мебели, пусть большинство отделочных работ им с мужем приходилось выполнять самим, учась часто только на собственном опыте, это все равно было самое счастливое время в ее жизни. Они были молоды, полны сил и, самое главное, были вместе. Да и ребенку, думалось, на свежем воздухе жить было лучше, чем в тесных стенах коммунальной квартиры.
Дом они потом достроили, поставили забор, разбили грядки и даже соорудили летний душ, эволюционировавший позже в настоящую русскую баньку, пусть небольшую, зато свою собственную. Анне Семеновне удалось даже маленький садик отвоевать у леса. Участок, выделенный им под строительство, был изначально невелик – государство не признавало частной собственности и всячески с нею боролось. Но точно так (а можете быть, даже сильнее) люди боролись за эту самую собственность, пусть даже и нелегальную. Муж Анны Семеновны долго договаривался с чиновниками, искал «нужных людей», и вот, наконец, им разрешили использовать дополнительно еще несколько соток пустыря. На них-то Анна Семеновна и разбила свой небольшой садик, в котором было все, что нужно настоящей семье с растущими маленькими детьми: несколько яблонь, стройные вишни у забора, аккуратные кусты смородины и крыжовника, а между ними – ровные грядки клубники, непослушные усы которой Анне Семеновне приходилось обрезать по несколько раз в год.
Так они и жили – своим хозяйством – пусть и небольшим, но зато личным. Несколько лет даже держали пару кур и петуха, но потом отказались – петух пропал (наверное, сказывалась близость к лесу), а куры перестали нести яйца, как-то заскучали и погрустнели. И хотя это вряд ли подняло им настроение, по решению семейного совета они были зажарены в ближайший же праздник.
Но нет ничего вечного. Счастье прошло, да и жизнь Анны Семеновны, по большому счету, тоже прошла. Сидя одной, пустыми и холодными от одиночества вечерами, ей все чаще и чаще вспоминалось, как мечтали они с мужем о собственном доме и как строили потом его. Как доставали дефицитные материалы, как учились премудростям строительных работ и как искали хорошего мастера, как уставали, но какой приятной была эта усталость. Не то что, сейчас, когда тяжелеют ноги, отказывают руки, часто схватывает сердце и болит душа.
Единственная радость, которая и осталась в жизни Анны Семеновны – это дети да внуки, но они далеко. Только несколько минут телефонных переговоров, почтовый перевод денег, полученных за очередную, подобную сегодняшней, работу, да замусоленный от частого просмотра старенький фотоальбом, со страниц которого смотрели на Анну Семеновну такие далекие, но такие родные глаза. Помогал ей и портрет покойного мужа, повешенный на самом видном месте – там, где Анна Семеновна могла бы в любой момент подойти, сесть, посмотреть на него. Мысленно поговорить, попросить совета. Она никому не рассказывала, но иногда покойный отвечал ей. Портрет его оставался все таким же бесстрастным, но в голове Анны Семеновны будто начинала сначала тоненько-тоненько звенеть струна, а затем раздавался голос – такой родной и такой близкий, который бы она не забыла не только за десять, но, наверное, и за сотню лет.
К голосу Анна Семеновна давно уже привыкла, ждала его, заранее готовила вопросы, которые хотела обсудить с мужем. Обдумывала аргументы, с помощью которых хотела что-то доказать, если дело дойдет до спора. Впрочем, сколько она помнила, поспорили они с голосом только однажды – как раз когда речь шла о то, ввязываться ей в подпольное акушерство, или нет. Голос тогда был категорически против, но Анна Семеновна, настояв, все равно сделала по-своему. К этому больше не возвращались, но она чувствовала, что именно здесь покойный муж был ею недоволен. Чувствовала, но сделать ничего не могла, потому что намного сильнее было жаль одинокую дочь с двумя детьми и сына, оставшегося без работы.
Решительно вздохнув, Анна Семеновна усилием воли отогнала грустные мысли. Закрыла гараж, подхватили тяжелую сумку, понесла в дом. Разделась, степенно повесила платок на металлическую спинку кровати. Поправила выбившуюся прядь волос, по привычке глянув в потрескавшееся зеркало на дверце шкафа. Машинально отметила, что в комнате давно уже нужно было сделать ремонт, да все руки не доходили. С другой стороны, а оно ей надо? А так хоть и без особой красоты, но поживет остаток жизни без нервотрепки… Остановилась на том, что в ближайшие выходные сделает хотя бы уборку. Лучше бы, конечно, генеральную, но уж там как получиться.
– Здравствуй, Паша. Устала я сегодня, – привычно поздоровалась с портретом Анна Семеновна. – В город ездила.
Муж на портрете, казалось, ободряюще улыбнулся.
– Сердце опять болело. Может на погоду? У тебя там, наверное, погода всегда теплая. А у нас знаешь какая грозища разыгралась? Ураган был такой, что с некоторых домов шифер посрывало, я когда ехала по городу, видела куски. Конечно, если бы прикрутили лучше, оно-то, может быть, и ничего. Ну, так ведь ты же знаешь наших строителей! Мы когда дом строили, они так и норовили схалтурить, а теперь, когда советской власти не стало, на них вообще управы не найдешь. Раньше, Паш, боялись. А теперь страху в людях нет. Так, мелкий страшок остался. Бояться, конечно, но немного: чуть-чуть милиционера, чуть-чуть тюрьмы, бандитов, конечно, побольше, но и тут думают, что бандитов хоть и много, но на всех не хватит. Так и сами становятся бандитами. Тяжко жить стало, Паш.
Анна Семеновна горестно вздохнула. Поставила сумку с «грузом» на маленькую низенькую скамеечку, вырезанную покойным мужем из старого дерева, которое все время росло на самом краю участка, постоянно мешало, но было таким красивым и таким древним, что рука его срубить не поднималась. Так и жили они – с деревом – до тех пор, пока однажды не на шутку разгулявшаяся гроза, не метнула случайную молнию в этот старый дуб, расколов его на две половины. Только после этого на семейном совете было решено его срубить. Древесину было решено пустить на доски, а из остатков муж Анны Семеновны смастерил ей в подарок удобную симпатичную маленькую скамеечку. Муж давно уже умер, а скамеечка так и служила ей, выполняя пусть и небольшую, но зато очевидную пользу. Да и о муже напоминала.
