Стукнула в голову идея, проявил, так сказать, разумную инициативу. Утром встал, помыкался из угла в угол и до тех пор не перестал скучать, пока не осенило: решил поработать сам и ребяткам дать толчок к действию. Приехал в лабораторию и с порога заявил: «Застава, в ружье!» Они меня поняли.

Через пять минут я уже балансировал, стараясь не хлопнуться оземь, на высоком и довольно шатком помосте. Рукава засучепы, на голове газетная пилотка, в руках малярная кисть, «глаза мечут громы и молнии». А на полу уже красуется огромная лужа — пролитое ведро извести. Начало потрясающее.

Но это только цветочки. Не успел побелить и метра потолка, а был уже весь забрызган известью. Понял, что карьеру в малярной бригаде мне не пробить, загнал вместо себя на верхотуру другого, а сам сел в углу и закурил с горя. Не прошло и получаса, как злосчастный первый квадратный метр потолка был общими усилиями побелен. Оставалось еще 59 квадратных метров потолка, не считая 80 квадратных метров стен.

Но судьба издевалась над нами. Когда передвигали помост, ведро с известью грохнулось на голову моему тезке. Второе за день ведро с драгоценной известью! Сашка был беленький с ног до головы, как ангелочек, даже язык у него побелел. А что касается потолка, то он не побелел. Он был исполосован, как зебра.

Сашке объявил устный выговор без занесения в учетную карточку «за использование стройматериалов не по назначению», вместе с Юркой (тоже наш лаборант) отмыли его от извести и положили сушиться на подоконник. Я, опять поминая бога и всю его родню неласковыми словами, полез к заветной мечте — к потолку — и со злости побелил половину. Сходили пообедали, потом зашли взглянуть на наши труды; открыли комнату, и все трое одновременно сели на пол и закурили.

Потолок выглядел гениально: мы видели прекрасную картину тропического леса, чудесное сплетение линий и форм.

Потолка не было.

Мы все начали сначала…

А теперь я сижу и думаю о двух вещах: 1. Где достать извести? 2. Молю бога, чтобы мой начальник не появился дня два-три в лаборатории, иначе или у него будет инфаркт или у меня.

Извини, Татьянка, что пишу тебе эту чушь. Не суди строго. Хоть положение и не очень веселое, но я юморист, и сегодня я в ударе от событий дня. И просто захотел с тобой поделиться этой «юмористической трагедией». Главное — смотреть на вещи просто и не терять чувство юмора. Верно?»

Смотреть просто и не терять чувство юмора… С детства, с первых школьных лет начали мы замечать эту твою особенность. И недаром в одном из писем твоих домой ты писал, что «неопубликованная лирика Миши Виничио» привела тебя в дикий восторг. Это о тех летучих стихотворных экспромтах, сочиненных будто бы твоим любимцем котом. Я послал тебе несколько «его творений». А рубрику «из неопубликованной лирики» придумал для пущего смеху: смеяться ты любишь и умеешь.

Тебе особенно поправились два экспромта:

И до того полюбилась тебе эта «философия под кота», что закончил письмо просьбой:

«Папа, сагитируй этого кота-мыслителя, если у него будет желание, а у тебя — свободное время, пусть он тебе продиктует «на машинку» еще что-нибудь лирическое».

Но продолжим твое письмо к Татьянке.

«…Ты пишешь, что тебе не хватает иногда моей бесшабашности? Да, я умею, хоть и не всегда, улыбаться, когда мне грустно. Но не всегда это легко дается. Помнишь слова Есенина:

Я этим искусством не обладаю, вернее, обладаю не в такой степени, в какой хотелось бы. Ведь чем бесшабашнее на вид человек, тем легче с ним окружающим, правда? А помнишь, как ты одергивала меня, когда я уезжал: «Не смеши, Сашка!» Да если б я не смешил, нам в тысячу раз тяжелее были бы эти последние минуты. Думаешь, мне легко было, когда я отговаривался на все шутками?..»

Отговаривался на все шутками… Сколько ты умеешь прятать за нею, за шуткой! Сам вроде бы умею шутить, а тебе завидую. До того светло, до того ясно в письмах твоих, до того залиты они любовью и верой… И сверкают, будто луг, ополоснутый грибным дождичком, опоясанный радугой, забрызганный отчаянным солнцем.

Как непроницаем, оказывается, и до чего глубок человек — даже в письме любимой непроницаем, где самая святая, на пределе искренности правда. Значит, есть на душе такое, чего и любимой не скажешь. Ты солдат, а солдату доверено так много: покой Родины, в безбрежности которой величайшее — покой матерей и невест, чей каждый день, каждый миг жизни натуго перетянут негасимой тревогой и неизлечимой надеждой.

«17 февраля.

Сегодня состоялось первое занятие наших самодеятельных курсов по подготовке к поступлению в вузы. Два часа физики. Сидел, не пропуская ни одного слова, и вспоминал, как слушал эти же вещи давным-давно, на первом курсе нашего техникума. Ведет занятия представительный молодой человек в очках, окончивший физмат — факультет пединститута (я тебе уже писал о нем как-то). Его «подпольная кличка» — Миша. Ведет занятия очень интересно — заслушаешься. И знаешь, о чем я еще подумал? О том, что когда-то мы с тобой будем сидеть рядом на лекциях в Пермском политехническим Это будет. Обязательно будет. Пусть даже не там, не в Пермском, но будет. Верь в это.

Извини, что письмо будет коротким: до понедельника должен выполнить «спецзаказ» — написать одному вояке (он учится к вечерней школе) сочинение по пьесе Горького «На дне». Работа предстоит адова… «Проблема истинного и ложного гуманизма». Сейчас буду читать, выписывать, суммировать, анализировать — в общем, писать сочинение по тем законам, которым учил меня Леонид Иванович. Халтурить не могу, не хочу и не буду, а чтобы толково написать, поработать придется… А Витька (тот, кому пишу) ответит за мои муки на том свете. Дурацкий у меня характер, слишком мягкий… Не смог отказать парню. Да и мне тренировки и экскурсы в область эстетики пригодятся. Для общего развития полезно.

До свидания, родная…

Всегда твой Сашка».

«19 февраля.

Подгоняю время как только могу: стараюсь больше работать, плюс возобновил систематические занятия по философии.

Что ни говори, философия — великая наука, от изучения ее получаешь большое удовлетворение, чувствуешь себя человеком.

Уткнешься в «Философские тетради» Ленина — и кажется, будто проходишь сквозь строй великих мыслителей, начиная древними греками и кончая Лениным. И слышишь жизнеутверждающие слова. Он поддерживает тебя своим оптимизмом, радует неописуемой четкостью мысли, веселит меткими издевками в адрес инакомыслящих.

Будет время, родная, когда мы с тобой вместе почитаем Ленина. Какой у него замечательный, простой и умный язык, какие меткие шутки и тонкие сравнения!..»

Благодарю тебя, сын, за эту любовь к Великому. Ведь именно ему, Ленину, его мудрости, его гению обязаны мы, я в том числе, тем, что все стало так, как стало. Это значит, еще и тем я ему обязан, что ты, мой сын — моя родная кровинка в молодом поколении, — стал таким, каким стал.