А в рюкзаке уезжало с тобой в дальнюю дорогу то письмо от Наташи, про которое упомянул тогда в дневнике — «если б не то письмо…». Оно пришло перед самым твоим отъездом.

Наташа писала, что ждет обещанного приезда вашего — всех четверых (ты, Анатолий, Валерий, Лида) — в Москву. Но сквозь строки явственно проступала мысль, что больше-то всех ждет она Анатолия. Как бы между строк обронила признание в том, что ее, Наташин, тон в письме к тебе — чисто дружеская откровенность, на которую не решилась бы ни с кем. С Анатолием тем более.

Мог ли ты не понять истины?

И еще она писала:

«…Я не верю тому, что Толька меня любит. Это неправда. Это же глупость… Понимаешь, если бы он любил, любил бы по-настоящему, то как он тогда мог (если любит) написать такое письмо? Я хотела его ненавидеть, но не смогла. Все-таки я его люблю. Неужели он этого не понимает? Я не могу сказать, что люблю его по-настоящему. Я не знаю, что такое — любить по-настоящему. Просто он в данную минуту больше всего напоминает мне того человека, которого я буду любить. Может быть, я его никогда не найду. Кто знает…

В воскресенье была в консерватории. Видела юношу, очень похожего на Анатолия. Он был с девушкой. Он подавал ей пальто и так смотрел на нее и улыбался, что я, как дура, встала, открыла рот и представила себе, что ведь это я, и какое право она имеет стоять на моем месте… А потом ехала в автобусе и думала о том, что у Анатолия сегодня день рождения.

Интересно, что он сейчас делает? Мне бы хотелось, чтобы он сидел за столом и смотрел в окпо. В мою сторону. А я — в его…»

Вот такое письмо.

Ты и после, верно, получал похожие. И каждое отнимало у тебя что-то очень привычное и дорогое. Может, потому и разгорелась вновь начавшая было остывать твоя привязанность к Симе? Ты думал о ней: как приедешь, и как она встретит, и какие слова скажет… Хотя уже почти твердо знал: никаких надежд тебе оставлено не было.

Вот теперь я уже понимаю, что означают слова из коричневой тетрадки: «Предназначаю ее новой, совершенно отличной от прежней жизни… Надеюсь на лучшее…»

А оно, лучшее, было с тобою рядом.

Ты заканчивал последний курс, когда на третьем училась сероглазая девочка, которую позже ты ласково назовешь Татьянкой… Комсомольские дела свели вас вместе. Вы часто виделись. Часто работали вместе. И она потянулась к тебе. И полюбила… Ты не замечал этого или не хотел заметить. А может, не понял еще или просто догадаться не умел, что вот оно, лучшее. Преданное и терпеливое. Самозабвенно готовое ждать своего часа хоть тысячу лет.

Я догадываюсь, почти уверен теперь, что весь первый год солдатской службы ты думал о Симе. Не знаю, писал ли ей, но среди огромного множества писем — всяких и отовсюду, от Наташи в том числе, чьи послания состояли больше из болтовни, нередко развязной, — не было ни одного письма от Симы. Я не нашел.

Знаю, что ты грустил. Теперь знаю. А тогда не мог и подумать, потому что твои письма домой налиты таким отчаянным светом и такой полнотой жизни, что хоть взаймы бери.

«15 января 1966 г.

Здравствуйте, дорогие мама, папа и Лина!

Первое письмо отдал дежурному парню, который ходил в числе других за провиантом на станцию. Есть надежда, что ненадолго выпустят из поезда, тогда попытаюсь кинуть это письмо. Здесь тепло, светло и сытно. Играем в домино и живем заботою, чтобы вовремя добыть горячего чаю, который ленивая проводница готовит в мизерных количествах. В Новосибирске капитан обещал снабдить фруктовой водой и кефиром.

Едем дальше. До свидания. Саша».

«17 января.

Здравствуйте, дорогие…

Четвертые сутки дорога… Приятная новость: только что мне на голову упал чей-то валенок, отскочил рикошетом по кумполу моему соседу и на этом успокоился. Как видите, от скуки здесь не умрешь. От голода — тоже, кормят прилично. Сегодня двадцать человек из вагона на станции снабжали эшелонную кухню водой, я в том числе. Прошлой ночью получил первый «очередной» наряд — дневалил по вагону полночи.

В общем, по мне хоть все три года ехать да ехать.

Ваш Саша».

«20 января.

Это первое письмо с места. Обосновались вроде. Казармы отличные — тепло и просторно. Сегодня первый трудовой день. Полученное вчера обмундирование сегодня подгоняли, оформляли и все такое прочее. Сейчас сижу в полной готовности для рывка.

…Вот так вот. Продолжаю спустя час, ибо мы в самом деле рванули в столовую ужинать. Плотно поели. Сейчас будет построение. Пишу почти в боевой обстановке. Движение, движение и движение.

Пока что, извините, все. Надо сворачиваться…»

«22 января.

Первое внеочередное свободное время посвящаю сему посланию, также первому внеочередному, ибо первое письмо написал вам позавчера и отправил вчера вечером. Уже не помню, что в нем писал в спешке, так что извините, если буду повторяться. Сразу же оговорюсь, что не стоит вам очень беспокоиться, если от меня долго не будет писем (а такое может случиться по причинам, от меня не зависящим). Я здесь в целости и сохранности… Жизнью здесь я пока доволен. Кормят отлично, всегда есть аппетит, и вообще чувствую себя «в своей тарелке»!

Только что в комнату заходил майор и сказал какому-то парню, что письма пока нельзя писать до особой команды, которая будет, может, завтра, а может, через неделю. Правда, я не понял толком, можно или нет, потому что другой майор сказал, что можно. Кто знает, может, этому письму суждено пролежать в ящике суток несколько. Тогда я вам не завидую. Я-то почти уверен, что у вас все в порядке, а вот вы, конечно, — не совсем.

Что ж, тяготы военной службы, которые я должен стойко переносить, частично ложатся и на вас. Ничего не поделаешь, s'est la vie. Взбодритесь и будьте спокойны, тогда и мне будет спокойно. Задача ясная?

Погодка здесь отличная: легкий морозец, легкий ветерок и «солнушко». Зевать много не дают, почти все время занято…».

А следующее письмо ты начнешь словами, которые очень встревожат маму:

У мамы захолонет сердце: «Боже мой, Сашка на Сахалине!» С огромным трудом удастся мне доказать ей, что эти строки никак не связаны с географией твоих военных будней, что просто так, с ходу, легли в сыново письмо слова любимой песни, что не мог ты оказаться на Сахалине. Мои доводы вскоре подтвердит новое письмо от тебя, уже с окончательным адресом. А ты песню вспомнил потому, что хотелось только мостик перекинуть к погоде там, у тебя.

«…Погода действительно ничего: «мороз и солнце — день чудесный». Утром и вечером небольшой морозец, градусов 30, но здесь из-за малой влажности воздуха (эта самая малая влажность и сослужит мне превеликую службу — окончательно убедит маму, что ты вовсе не на Сахалине)… переносится легко, как у нас двадцатиградусный. Днем солнечно и тепло. На улице нам холодно не бывает — все время ходьба, марши, прогулочки строевым шагом в столовую три раза в день. Одеты мы прилично, так что не мерзнем: теплое белье и все такое прочее… 23 февраля, очевидно, будем принимать присягу.

В общем, живу хорошо. Есть тут приличный магазин, так что в случае, чего — туда…»

А вот это письмо получит бабушка Сяся, которая живет в Гайве:

«28 января.

Солдаты мы теперича. Так-то. Не знаю, что будет дальше, но пока устроился хорошо.

Все хорошо, все нравится. Не знаю, может быть, характер у меня такой уживчивый, но о жизни своей скажу одно: весело и интересно. Друзья есть, тоже все неунывающие ребята.