И… найдем дома тебя — нас будет дожидаться новое твое письмо.

Я прочту его вслух.

«Здравствуйте, дорогие мама, папа, Лина и Гоша!

Ну что вам сказать? Все течет по-прежнему, от обилия работы не страдаю, а поэтому и время, кажется, течет медленнее. Жду лета, когда начнется настоящая работа — тогда будет веселей. А пока в свободное время занимаюсь не спеша науками, хоть умней от этою не становлюсь.

Единственное, на что не приходится жаловаться, — это на погоду и здоровье.

Заболеть бы, что ли, для разнообразия? Но при такой погоде это невозможно — солнце печет «зело крепко». Впрочем, заболеть можно: выбрать сопку, что повыше, забраться на нее и постоять там босиком на снегу часок-другой. Как вам это нравится? Думаю, что не нравится совсем, а посему и устраивать таких шуток не буду.

В общем, все хорошо, не беспокойтесь.

Целую, Саша».

В общем, все хорошо, сын. Беспокоиться совсем-совсем нечего — ну вовсе никаких причин.

А в руках у меня твоя фуражка.

Понимаешь — твоя…

И опять издалека словно ветром наносит знобящий холодок раннего утра, которого ты не помнишь: ты уже был, но еще не знал, что живешь, — утра с мокрым от росы больничным крыльцом и скрипучей больничной дверью. И с дорогим словом — сын! И — с таким чувством, будто человечество вдруг увеличилось вдвое…

Но рядом плачет, все не может унять слез Татьянка. Ее из последних сил старается утешить твоя мама:

— Не убивайся, девочка. Все мы во власти вечного закона жизни, у нас все позади, а у тебя молодость. Ты еще встретишь хорошего человека…

И я слышу срывающийся ответный голос:

— Только если сумею сделать таким, как Саша.

Как Саша… Я бы мог сказать ей — не теперь, после, когда ком освободит горло, — как бесконечно много обязаны сделать мы, остающиеся на берегу, чтобы восполнить жизни даже такую малую ее крупицу, как мир всего одной человечьей души; как важно научиться чувствовать его рядом. Потому что он не погас, не исчез, а только отнесло его ветрами далеко от нашего берега, и теперь он — просто волна, глоток, капля в том бескрайнем океане, который мы привыкли называть временем.

Это я мог бы сказать ей. Но, пожалуй, лучше, что не скажу. Это само должно прийти в человека.

Я только подумаю о том, что она, Татьянка, тоже из твоего поколения, на плечах и совести которого — все, что не может защититься само, от крохотного полевого цветка до солнца. И я очень хочу, чтобы поколение разглядело тебя в себе.

А тебе, сын, я повторяю слова, что пришли из твоего детства и теперь навсегда со мной: «А у нас дома воды сколько хочешь…»

1969 год, Пермь.