Все пока. Спешу. Еще раз «упреждаю»: не бойтесь, что не будет писем от меня некоторое время. Служба.

Ваш Саша».

«10 августа.

Вчера с утра ездили на рыбалку и вернулись сегодня вечером. Отдохнули славно. Поймали две дюжины карасей, одного сома, ни одной лягушки и одного… поросенка. Прогуливалось рядом с нами стадо — коровы со свиньями, — и одному поросю до смерти понравилась наша машина. Трется около, хрюкает, одним словом, просится на солонину. Мы пощадили его молодость и оставили пастись, а сами поехали на соседнее озеро (около 1,5 километра). Приехали, вылезли из машины, а эта божья душа уже трется о колесо. Посадили в кузов, и тут он так завизжал, что эхо 12 раз в сопках откликнулось. Пришлось выкинуть. Но на этом подлая хрюшка не кончила нас разыгрывать. Когда ехали через деревню, она неслась за машиной, откидывая вбок задние ноги и повизгивая. Если она и сейчас бежит по нашему следу, то за ночь может покрыть эти сорок километров и утром предстать пред наши очи.

Я думаю, это переодетый Мефистофель.

У меня к вам, други, есть просьба: на досуге присмотрите для меня подходящие очки, а то эти совсем разваливаются. Оглобля левая отлетает по старой трещине уже десятый раз. Я уж и арматуру паял, и клеил эпоксидной смолой — ничего не помогает. Но дело это не спешное: если нет подходящей оправы и стекол, вы не спешите, а если даже и найдете все это, не высылайте, а держите про запас… Можно считать, договорились?

Вы уже дважды спрашивали о моем «некурении»: будьте спокойны. Как порешили, так и сделали».

«30 августа.

Извините за долгое молчание: все не было подходящей минуты написать вам. Да и это письмо не будет длинным. Работы, как всегда, больше, чем нужно для того, чтобы не забыть, что такое работа. В общем, в пределах нормы.

Большое спасибо за посылку: я и мои други остались высокого мнения о ее содержании…»

«23 сентября.

Вот так, стало быть. Опять долгонько вам не писал. Не бойтесь. Все в порядке. Последнее письмо от вас было пять дней назад. Папу благодарю за «Практикум по красноречию» (вырезки из «Недели»), а маму за заботу насчет теплого белья. И сразу же отвечаю, что касаемо теплого белья, то этого вопроса не касайтесь, дабы не было касательства. А ежели по-русски, то так: зимы у нас, ежели судить по прошлой, верно — теплом не балуют, но белье теплое на зиму дают, значит, и высылать его не порывайтесь. Вот такие вот дела.

Теперича маленькая просьба, совсем дешевая, ценою в один рупь и 56 копеек (рубли прописью, копейки — цифрами). А ежели опять на русский язык переложить, то звучит так: славная пермская типография выпустила набор открыток «Пермь», это мне доподлинно известно (видел у одного земляка). Если сможете купить — не сочтите за труд выслать парочку наборов.

Видите, какой я ласковый вымогатель? Все письмо — просьбы. Это оттого, что не очень-то распишешься о своем житье. Никаких важных новостей, кроме «шапóг». Получили новые сапоги. Что это значит? Это значит, что восемь месяцев со счетов долой. Так-то!»

«28 сентября.

Пишешь, мама, что хочешь выслать виноград. Не беспокойся. Во-первых, здесь он продается; во-вторых, нам нет никакого дела до того, что он продается, т. к. если с умом работать на разгрузке этого винограда. (иногда перепадает такая работенка), то к концу дня можно уже… «шуметь камыш». Позавчера, к примеру, сожрал арбуз…

Насчет «очей моих ясных». Не сочтите за труд, вышлите. Свои теперешние сдал в местный музей древностей.

Целую. Ваш Саша».

«3 октября.

Никаких новостей, можно сказать, кроме одной: с работой полегчало. Времени свободного теперь непривычно много, буду использовать его на «всестороннее развитие личности». Так, что ли? Ну и письма, разумеется, писать чаще. Но тут на прошлой неделе выбрали товарищи комсомольцы меня членом бюро части. «Жизнь моя поломатая!» Но мне не привыкать. Прорвемся».

«22 октября.

Здравствуйте, дорогие мама, папа, Лина и Гоша!

Письмо пишу на всякий случай: м. б., смогу завтра отправить. Если не смогу, будет лежать с недельку. «Шут с ёй, с ружьёй. Новую купим». Почти сидим, вернее, болтаемся в лесах. Скоро эта болтанка должна кончиться. Если кончится и не начнется другая, постараюсь урваться «до хаты, до дому…».

Мама, отвечаю на твой вопрос об очках. В самый раз. Красивые, солидные и «по шарикам аккурат».

Пока закругляюсь. С мороза в сон клонит. Будем бай-бай.

Ваш Саша».

Письмо как письмо — обычное, такое, вроде, как все до него. Но все-таки необыкновенное. Во-первых, после «здравствуйте, дорогие…» стало на одно имя больше: 14 октября вернулся со службы Егор, и ты только что узнал об этом из нашего письма; во-вторых, в твоем письме для нас предчувствие радости. Огромной. Вот в этих словах: «до хаты, до дому».

Егор появился неожиданно: ждали мы его не раньше конца ноября, а тут…

Я возвращался из редакции позднее обычного. Поднимался по лестнице не спеша: устал как-то особенно за этот день. Прошел уже два марша лестничных, и вдруг… Что-то шумное, стучащее сапогами и пахнущее октябрьской стужей, налетело на меня сверху. Облапило. Сдавило. И прямо в ухо мне выпалило на едином дыхе:

— Здравствуйте, я ваша тетя, я буду у вас жить.

Егор!

Ввалившись пятью минутами раньше меня, он уже втащил чемодан и теперь мчался во двор — рассчитаться с таксистом. А потом…

Ты представляешь, сынок, что это за радость была. Такая, что и внутри не умещалась никак. Радость и гордость. Еще бы! Вдруг на нашей «гражданской» домашней вешалке — шинель, а над нею фуражка солдатская. С малиновым околышем. И такой чудесный запах сразу поселился дома: запах легкого морозца и нелегкой солдатской службы, которая вошла к нам и… успокоилась — вот этой родной шинелью на вешалке.

И, знаешь, сразу подумалось о другой, двойной радости (сам понимаешь, до чего ненасытно сердце человеческое!): вот так же вскоре рядом с этой шинелью поместится еще одна — с черными петлицами, а над нею фуражка с черным артиллерийским околышем. И так захотелось этого, так захотелось!..

А жизнь, словно мысли подслушав, прямо в ладонях принесла нам вторую, столь же огромную радость — вот это письмо:

«8 ноября.

Четверо суток почти не спавши, вернулся в роту, завтра опять работать с утра пораньше. Приехал голодный, злой и «невыспатый». Но приехал (ей-же-богу!) не зря. Подарок хороший, даже отличный, к празднику. В сем подарке и ответ на один Гохин вопрос. Сегодня на торжественном собрании части (жаль, не смог на нем быть) мне объявлен… ОТПУСК! А я что? А я ничего. Готовьте к Новому году угощение. Раньше Нового года ехать не стоит, по моим соображениям, которые нет времени сейчас высказывать.

Вот так-с. Хожу как прямо не знаю кто. Четверо суток почти не спал, и черта с два сейчас уложишь. Впечатлился, так сказать. Вот. Чуете?

Вообще-то зря я написал. Будете ждать, а вдруг что-нибудь помешает? Нет, если б я был выспатый, я бы не написал. А так как я невыспатый, черт с ёй, с ружьёй.

До скорого!..»

И, наконец, последнее перед отпуском письмо:

«14 декабря.

Сегодня получил мамино письмо с кучей вопросов и советов насчет отпуска. Вчера отправил вам письмо и ничего нового добавить не могу.

1. Денег на дорогу не надо, ибо даже если самолетом лететь — бесплатно. Доплачивать буквально копейки. Буду бить на самолет.

2. Напрасно возмущение насчет возможной задержки из-за работы. Объявляется отпуск, но не день отпуска (отъезда). Так или иначе я поеду, будь это хоть через полгода, хоть через год, хоть завтра. И совершенно справедливо будет, если из-за срочной работы меня не отпустят, т. к. работа моя (по моей специальности) всегда срочная. Опять же остается одно: будем надеяться.