– Тогда почему ты не сказал ей правду? Вино в бутылке еще осталось?
Грант взял бутылку с мускатом. Бутылка из погреба владельца гостиницы была покрыта пылью и не имела этикетки. Грант заткнул ее пробкой и катнул по полу в сторону Мьюра. Мьюр поморщился – ему пришлось тянуться, чтобы достать ее.
– Марина была знакома с Пембертоном, она знает археологию и умеет воевать. Этой ночью на берегу она, пожалуй, спасла наши шкуры.
– Протри глаза. Она убила этого русского, потому что у нее не было выбора. Если бы мы его взяли, он бы ее выдал.
Грант покачал головой:
– Не верю. Ей было бы удобнее пристрелить меня. Ты валялся у костра, Рид был безоружен, а табличку забрал русский. Они могли бы сесть в лодку и сейчас были бы уже на полпути к Москве.
По полу скрежетнул стул. Рид поднялся и поморщился – в него уперлись два сердитых взгляда.
– Я… м-м-м… подумал, не подышать ли воздухом.
– Нет, черт вас возьми. Мы вас и так чуть не потеряли. Никто не знает, сколько мерзавцев тут еще бродит. – Мьюр махнул рукой в сторону окна. Улица за окном была полна шума и света – горожане спешили в церкви на всенощную службу.
– Я пойду с ним. – Гранту, как и Риду, хотелось куда-нибудь деться от затхлой злобы, повисшей в комнате.
– Смотри в оба. Особенно сейчас, когда Марина осталась без присмотра.
Грант повесил на пояс кобуру «уэбли» и натянул пиджак, чтобы прикрыть ее.
– Мы будем осторожны.
На воздухе было легче. Наслаждаясь, они молча постояли на крыльце гостиницы. Ни один не знал, куда идти, но, как только они спустились на улицу, их тут же увлекло за собой течение толпы. Люди были одеты в самые лучшие свои наряды – отцы в костюмах-тройках, пусть даже и поношенных, матери в туфлях на высоких каблуках; они тянули за собой мальчишек с отмытыми личиками и девчонок с заплетенными в косички волосами. Все, даже самые маленькие дети, несли белые свечи.
– Надеюсь, с Мариной все в порядке, – произнес Рид. – Кажется, она очень переживает из-за брата.
– Еще бы. Это мы убили его.
– О-о… – Рид поморщился и про Марину больше не расспрашивал. Помолчав, он продолжал: – Вижу, вас это не очень беспокоит. Люди размахивают оружием. Кто-то гибнет.
– Не беспокоит? – Грант рассмеялся. – Может быть. К этому привыкаешь.
– Занятно. Я некоторым образом всю жизнь занимался войной. Гомером, – прибавил Рид, видя, что Грант удивился.
– А мне показалось, вы говорили, что это сказки.
– Некоторые из историй – да. Но Гомер… – Рид помолчал, полуприкрыв глаза, словно пробуя на языке хорошее вино. – Он возвращает их к правде. Не к буквальной правде – хотя вообще-то его поэмы гораздо менее фантастичны, чем многие исторические версии. Это поэтическая правда.
– Профессор, не надо верить всему, что читаете в газетах. В войне мало поэзии.
– «Мой предмет – Война и Сострадание, вызываемое Войной. Сострадание и есть Поэзия».
– Уилфред Оуэн[22] – безнадежный романтик. Сострадания в войне тоже немного. Я узнал это еще от своего отца.
Рид, слишком долго пробывший оксфордским преподавателем, не стал больше расспрашивать и замолчал. Они шагали вместе с толпой – выйдя из города, направились к церкви, стоявшей на мысе у входа в залив. Вспышки фейерверков освещали небо, словно далекая гроза.
– Там все дело было в запахе.
– Что? – Грант, неожиданно оторванный от размышлений, посмотрел на Рида.
– Мисс Папагианнопуло рассказывала…
– Называйте ее Мариной, – перебил Грант. – Это сэкономит вам не один год жизни.
– Та легенда, которую она упоминала. Женщины на Лемносе поубивали своих мужчин не вдруг. Они это сделали, потому что те их избегали. Оскорбив Афродиту, женщины навлекли на себя проклятие – зловонное дыхание. И мужья, конечно, не хотели их целовать. А также не исполняли… хм-м-м… супружеский долг. И женщины убили мужчин.
– Но ведь это не решило проблему.
– Да, они это поняли. Через несколько месяцев, по дороге за золотым руном, на остров заглянул Ясон с аргонавтами. Женщины буквально угрожали им оружием, пока аргонавты не ублажили их.
– Видать, нелегко быть аргонавтом.
– А? – Рид его не слушал. – Странно, что все старинные истории про Лемнос вращаются вокруг запаха. Вонючая рана Филоктета, зловонное дыхание женщин. Словно у жителей Лемноса была дурная репутация.
Они достигли края мыса; Рид молчал, погрузившись в свои мысли. Над ними возвышалась прямоугольная беленая церковь; ближе подойти они не могли, потому что их со всех сторон окружила толпа. Грант едва мог расслышать монотонное пение священников в церкви, исполнявших пасхальную литургию, хотя, кажется, никто особого внимания на пение не обращал. Под ногами людей друг за другом гонялись дети, а взрослые здоровались и тихо переговаривались.
– На англиканскую службу не очень похоже, – усмехнулся Рид.
К ним подбирался бродячий торговец, увешанный свечами, словно связками лука. Грант бы отделался от него, но Рид поманил мужчину и, немного поторговавшись, отошел с двумя свечами. Одну он протянул Гранту:
– Греки говорят, что, если сжечь ее до конца, она сожжет все твои грехи.
Грант прищурился, глядя на тоненькую свечку:
– А больше они не станут?
Толпа затихла. На вершине холма, в двери церкви, появилась искорка. Она на миг замерла, потом разделилась на две, а потом еще и еще – она переходила из рук в руки, и новые и новые свечи загорались от нее.
– Огонь привозят на лодке из Иерусалима, – прошептал Рид. – Каждый год патриарх Иерусалимский входит в храм Гроба Господня, к могиле Христа, и там сам собой возжигается священный огонь. Патриарх зажигает от него свечу и передает огонь пастве.
– Мне это все напоминает фокусы. У него небось в кармане штанов зажигалка.
– Может быть.
Рид, кажется, опять не слушал ничего, кроме собственных мыслей.
– Удивительно, однако, думать, что и в древности жители острова ждали, пока лодка доставит им священный огонь. И вот прошло три тысячи лет, а мы делаем то же самое.
Грант порылся в памяти. Ему показалось, что за последнюю неделю он выучил истории больше, чем за все предыдущие тридцать лет жизни.
– Вы про ритуал с огнем? Это когда они на девять дней погасили весь огонь?
– Да-да. Что интересно – согласно одному из источников, этот ритуал должен был очистить остров после эпизода, о котором я вам раньше рассказывал. Тьма была временем скорби, символической смерти во искупление убийства мужчин. А потом к ним прибыл огонь, который символизировал новую жизнь и возрождение.
– Пратолаос, – вдруг вспомнил Грант. – Первый человек, заново родившийся в пещере.
– Не слишком отличается от истории другого человека, который был погребен в пещере и ожил.
Рид замолчал – к ним обернулся стоявший впереди мужчина, кряжистый крестьянин в плохо сидящем костюме. Грант уже приготовился услышать упрек, но сосед лишь улыбнулся и протянул свою свечу, наклоняя ее к свече Рида. Фитили соприкоснулись, свеча Рида подхватила пламя и засветилась. Вниз побежал шарик расплавленного воска.
– Христос анести, – сказал крестьянин.
Христос воскрес.
– Алитос анести, – ответил Рид.
Воистину воскрес.
Приветствие и ответ на него порхали вокруг них в толпе, словно мотыльки летней ночью. Рид повернулся к Гранту, протягивая ему свечу:
– Христос анести.
– Как скажете.
Грант зажег свою свечу и теперь держал ее на отлете, стараясь не капать воском на ботинки.
– Вам неловко?
Грант смущенно хмыкнул:
– Неловко. Не знаю, грехи ли я сжигал, оправдывался ли за женщин, убивших мужей, поклонялся ли Иисусу или взывал к Пратолаосу.
Рид улыбнулся:
– Да, вы все правильно поняли. Но огонь нельзя держать у себя. Вы должны передать его дальше.
Грант повернулся. Огоньки разошлись широко вокруг – большинство свечей у него за спиной уже горели. Одна только, кажется, не была зажжена. Грант потянулся к ней. Две свечи соприкоснулись, несколько раз стукнулись друг о друга в неловкой вежливости и наконец утвердились одна подле другой, чтобы пламя могло перепрыгнуть.
