– Британская школа в Афинах,^[19] – пояснила Марина. – Они проводили раскопки в Кноссе. Пембертон у них работал.

Грант вытащил лопату и стукнул по камню. На землю слетело несколько хлопьев ржавчины, а по долине разнесся печальный звон. Грант виновато оглянулся.

– Я-то думала, мы действуем украдкой, – заметила Марина, приподнимая бровь.

– Пока мы не нашли ничего такого, что стоило бы держать в секрете.

Марина сняла с плеча моток веревки, привязала один конец к ручке мотыги и стала карабкаться вверх по валунам. Грант подождал, дабы убедиться, что камни, за которые она цеплялась, не настолько раскачались, чтобы покатиться ему на голову, и стал подниматься следом.

Сначала перебираться с одного валуна на другой было легко. Но скоро большие камни сменились мелкими, которые выезжали из-под ноги, как только Грант наступал на них. Подъем превратился в соревнование, где надо было успеть подняться вверх раньше, чем осыпающаяся галька стащит тебя вниз. Потом и она осталась позади, приведя их к гладкой стене из красного камня, и Гранту пришлось схватиться за торчавший древесный корень, чтобы не уехать по склону холма к подножию. Справа от него качался конец веревки. Грант взялся за нее и полез, перебирая руками, потея и ругаясь, пока не перевалился через край утеса.

– Это вы с Пембертоном так лазили? – спросил он, тяжело дыша.

– Нет. Но он явно делал это один.

Грант встал на ноги, поднял руку, чтобы стряхнуть пыль с рубашки, и в изумлении замер. Они поднялись выше, чем он думал, и оказались на скалистом уступе чуть ли не на полпути к вершине тысячефутовых утесов. Нависнув над головой, они казались столь крутыми, что Грант не стал на них смотреть, опасаясь, как бы не закружилась голова. Извивавшаяся на дне ущелья зеленая полоска ползла к сияющему вдали морю. А прямо перед Грантом, там, где уступ упирался в бок скалы, по камню бежала темная трещина, достаточно широкая для того, чтобы туда можно было протиснуться человеку. Над ней в выдолбленной в скале нише помещалась каменная табличка, почти невидимая в тени.

Грант осторожно подобрался к табличке. Три тысячи лет стерли резьбу, и оставшаяся часть была лишь слабым отзвуком прежнего гордого замысла. Когти и клыки потеряли былую остроту, спуталась грива, истаяли напружиненные мышцы. Но даже в таком виде Грант сразу узнал его. Он вытащил из кармана и развернул помятый листок бумаги:

– Вот и твой летящий лев.

Марина покачала головой – Грант не понял, означает ли это восторг или возражение. Она взяла фонарь Пембертона и встряхнула его. Внутри брякнули застывшие капли старого парафина.

– Фитиля нет.

Из набедренного кармана она вытянула нож, открыла его и срезала тонкую полоску материи с рукава своей блузки. Свернув ее в пальцах, она заправила ленту в лампу. Грант протянул зажигалку:

– Дай я.

Почти невидимое в ярком солнечном свете пламя лизнуло хлопковый фитиль. Марина сделала шаг к трещине в скале, но Грант ее опередил. Он выдернул фонарь из ее рук и шагнул вперед, достав из кобуры «уэбли»:

– Я пойду первым.

Грант протиснулся в расселину. Ярдов через десять проход расширился. Грант замер, подняв лампу повыше, чтобы оградиться от неприятных неожиданностей, однако едва глаза привыкли к темноте, как в спину ему впился острый локоть, толкнув его вперед. Спотыкаясь, Грант влетел в помещение, размахивая лампой, чтобы не разбить ее об пол. Позади стояла Марина, и лицо ее было немного виноватым.

– Прости. Я не видела, что ты остановился.

– Хорошо, что здесь меня не ожидала бездонная пропасть.

Но у Гранта не было времени сердиться. Расселина вывела их в помещение, где стены все еще хранили следы медных резцов, тысячелетия назад вырезавших рисунки на камне. В дальнем конце виднелась каменная скамья, над которой в глубокой нише стояла перевернутая ваза. К скамье было прислонено сито в деревянной раме, а также лопатка, отвес, кисточка и еще кусочек обертки от шоколада. На скамье, расставленные, словно в музее, стояли в ряд какие-то статуэтки и небольшие предметы. Грант и Марина присели перед ними, может быть, так же, как много тысяч лет назад опускались перед этой скамьей на колени поклонявшиеся люди.

Марина подняла неглубокую чашу, вырезанную из красного камня:

– Это, наверное, какая-то разновидность светильника. – Ее тихий голос был исполнен благоговения.

Она осторожно поставила чашу на место и взяла другой предмет. Это оказалась раскрашенная статуэтка женщины с осиной талией, сборчатыми юбками и руками, расставленными, словно крылья. Фигурка была очень похожа на ангела. Правда, как заметил Грант, короткая блузка статуэтки была распахнута впереди, открывая груди, торчащие чуть ли не перпендикулярно телу.

– Прекрасные титьки, – заметил он.

Марина нахмурилась:

– Это фигурка минойской богини. Она была их главным божеством, источником плодородия и силы. Идолы такого типа встречаются довольно часто.

Грант склонился ниже, желая разглядеть фигурку.

– А что за извилистые линии у нее на руках?

– Это змеи.

Марина поднесла фигурку поближе к лампе. С близкого расстояния Грант увидел – извивающаяся змея ползла вверх от запястья через голые плечи и спускалась к другому запястью. Линии на торсе, которые он принял за кайму блузки, тоже оказались двумя змеями – одна свернулась вокруг грудей богини, а другая свисала с бедер между юбками.

– Опасная женщина, – едко произнесла Марина. – Ты бы с такой не справился.

– Меня богини не привлекают.

Марина поставила статуэтку на место и оглядела остальные предметы. В основном это были отдельные фрагменты, которые Пембертон рассортировал по типам – кусочки слоновой кости, полдесятка печаток с миниатюрной резьбой, два обоюдоострых топора и множество кучек керамики.

– Интересно. – Марина взяла пару черепков из дальней кучки и приложила их друг к другу. – Большинство находок относится к среднему периоду минойской культуры, возрастом примерно три с половиной тысячи лет, но эти гораздо новее. Словно храм был заброшен, а потом найден намного позже.

– Насколько позже?

– Примерно три тысячи лет назад.

Грант зевнул:

– Для меня, красавица, это все равно дела давно ушедших дней. – Он бросил взгляд на разложенные на скамье предметы. – А сколько все это может стоить?

– С точки зрения археологов, эти находки могут оказаться весьма ценными. Статуэтка богини едва ли может быть уникальной, но сам образчик очень хорош. Керамика, пожалуй, имеет большую ценность; если иметь четкую хронологию, изделия смогут рассказать нам немало о том, какая жизнь была в поселениях в этой части острова. – Марина нахмурилась. – Да, было бы полезно знать стратификацию. Странно, что Пембертон не… – Она замолчала, заметив тоску на лице Гранта. – В чем дело?

– Мне плевать, насколько это интересно для археологов. Я хочу знать, сколько все это стоит.

– И это все, что тебя волнует? – горько спросила она. – Полмира лежит в руинах, а другая половина не может себя прокормить. Приторговывая обломками цивилизации, о которой большинство людей и не слышало никогда, ты не разбогатеешь. Если хочешь сделать большие деньги, возвращайся к своему оружию. На убийства деньги всегда находятся.

Она отвернулась, но Грант, протянув руку, развернул ее к себе лицом.

– Ты что, правда считаешь, будто я готов по дешевке загнать все это скупщикам краденого, чтобы чуток подзаработать? Сама подумай, тот милый господин из секретной службы доехал аж до Палестины, чтобы спросить, не с собой ли у меня тетрадь Пембертона, – думаю, не потому, что он собирает безделушки для Британского музея. Разведка уверена, что в тетради скрыто что-то ценное, ценное для тех людей, в чьих руках и сталь, и нефть, и оружие, и само человеческое существование. Поэтому я тебя и спрашиваю – вот это все дорого стоит? Если нет, значит, либо они ошиблись, либо мы забрались не в то место.