— Кажется, что конец тела означает и конец любви. Так считают даже католики. — Поскольку она не отвечала, он заунывным голосом продекламировал: — «Этим ли приводитесь вы в заблуждение, не зная Писаний ни силы Божией? Ибо, когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как Ангелы на небесах» <От Марка: 12, 25.>. Разве вам неизвестно это обращение Христа к фарисеям? — проговорил он с усталой улыбкой, будто всуе произнесенное слово наполняло его грустью.

— Мне кажется, если бы мне удалось поверить в это, я бы успокоилась, — тихо произнесла она.

И вновь он зачарованно смотрел на нее, а она ему улыбалась. Он взял ее белые руки в свои, сжал их, весь исполнившись противоречивых чувств — тяги и самозапрета, и нежно положил их на стол.

— Успокойтесь же! Почему вы не можете успокоиться? Вы уже спокойны! Взгляните на себя, вы вся сияете от счастья! — Он от всей души рассмеялся.

Страстно желая его любви, она перестала быть собой, а превратилась в марионетку: так он на нее подействовал. Он говорил ей одно, а ей слышалось совсем иное: «Успокойтесь, я вас люблю, боготворю и храню». Хотелось слышать только это. Но этого он почему-то не говорил.

А не говорил он этого потому, что так не думал. Знай она это, она бы задумалась над тем, почему он так не думает. Она же слышала то, что хотела услышать: что любима, боготворима и хранима. Она желала, чтобы он думал и произносил вслух все то, что означает для женщин понятие поклонения. Она желала, чтобы любовь снова и снова звучала в его речах, да еще выраженная так, как нравилось ей, да еще чтобы это происходило само по себе и чтобы ни о чем не просить. Услышав желаемое, она была бы способна вслед за ним повторить все им изреченное и стать его эхом. Повторить — да, но не изречь слова любви первой, поскольку еще не теряла надежды, что это произойдет. Ее настоятельная потребность показывала, каковы ее собственные чувства и сколько в них содержится и гордого и нелепого, и книжного и романтичного…

Но Жиль Андре не произносил ожидаемых от него слов. И кокетка рассердилась, разгневалась. Почему же он молчит, не высказывает того, что думает? В том, что он может думать иначе, она не могла признаться даже самой себе. А дать ему понять, чего от него ждет, она не могла. «Я бы хотела, чтобы вы меня любили, боготворили и хранили». Если бы она только произнесла это, он бы знал, как ему держаться, и ответ его был бы скорее всего таким: «Для этого у вас есть муж. Почему вы ждете этого от меня? Я не ваш муж». Но она ничего не говорила. Было еще слишком рано требовать каких-либо слов. Позднее она станет умолять. А теперь она сделала вывод, что он с ней играет, ведет себя расчетливо и удерживается от того, чтобы жаловать ей власть над собой, признаваясь в нежных чувствах. Было ли это лишь начальной стадией недоверия? Может быть, другие мужчины заронили ей в душу подозрение в неискренности? Как бы то ни было, она заподозрила Жиля Андре в преднамеренном обмане. Ну конечно, он играет с нею, ведь он ловкий, хитрый, опытный любовник, настоящая продувная бестия. И все же она заблуждалась. Он лишь следовал (и будет следовать дальше) своей склонности, оставался в рамках непритязательной гармонии сродства.

которое в их случае оказывалось неизбежным. О нет, он не произнес ни одного из этих сакраментальных слов. Он завел речь об ином.

— Ваш муж сейчас со своими друзьями?

— Почему вы мне об этом говорите?

Муж словно бумеранг возвращался к ней, отделенный от нее пропастью грез, в которых она не могла ему признаться.

— Потому что подумал о нем. Воцарилось молчание.

— Ведь он не ведает, где вы, — улыбаясь, докончил он. Ей это вовсе не казалось веселым. Тогда он заявил, посерьезнев:

— Мне бы хотелось не быть знакомым с вашим мужем.

— Что ж, так оно и есть, — нетерпеливо отозвалась она.

— О нет, я видел его лицо, слышал его голос, видел его голым в клубе в душевой. Вы только представьте себе. Ведь это почти неправдоподобно комично.

— Не понимаю почему.

И в общем-то она была права. Он придумывал проблему на ровном месте. Забавлялся. Когда женщина производит на вас такое впечатление, мало что может вас остановить. Но ему захотелось расшевелить ее, посмотреть на ее реакцию, заставить ее подергаться.

— Как давно это было?

— Давно… А что, есть срок давности?! — пошутил он. Она совсем потерялась, и разговор зашел в тупик.

— Ну-ну, я пошутил. Не знаком я с вашим мужем. Но позволю себе дать вам совет. Если однажды вы ему измените, храните это про себя, не наносите ему удара, невыносимого для мужского самолюбия.

Она по-прежнему молчала и лишь удивлялась его наглости. И снова ей пришло в голову, что их любовь будет незаконной. И кто может предсказать, как сложатся новые отношения и не порвутся ли старые, освященные Церковью узы? И каково будет отношение любовника к женщине, согласившийся на подобную внебрачную связь? Она взяла да и спросила его об этом:

— А что бы вы подумали обо мне, стань я неверной женой?

— Я бы стал думать, что вы нуждаетесь в личном потаенном саде, — с улыбкой ответил он.

— Вы все о своем.

— Да, я не стараюсь ничего придумывать, говорю, что считаю, и без надобности не меняю своего мнения.

Она была неприятно поражена — сопоставив эти слова со своими предыдущими мыслями, она поняла: он и впрямь не лгал, не играл с ней, тогда как она сама, желая нравиться, слегка лукавила. Нравиться ему любой ценой, пусть для этого пришлось бы кривить душой, изворачиваться. Почему ей было так важно соблазнить его? Далеко ходить за ответом не требовалось: потому что ее саму соблазнили и пожелали. Она лишь отвечала на льстящий ее самолюбию призыв. Он раскусил ее: она тоже была из породы любовниц. И приковал свой взгляд к ее лицу. И с той поры ей оставалось лишь, в силу принципа мимикрии, который превалирует в женском поведении, отдаться этому взгляду и быть такой, какой он себе ее представлял. Все это она открыла для себя с тайным стыдом, однако смирилась с этим фактом и его последствиями. Так, значит, он решил за нее? Что ж, она признавала за ним такую власть. Но как могла она, у которой не было недостатка ни в любви, ни в мужском внимании, с такой легкостью пойти за ним? Возжелала потому, что возжелали ее, снизошла потому, что снизошли до нее… Разве тут не было над чем задуматься? Первый шаг навстречу сделал он, великим завоевателем встав на ее пути, воодушевленный силой, которая пробивалась к ней сквозь плоть и завесу из слов. Она была завоевана, как новый берег, сокровище, произведение искусства. Быть предметом вожделения показалось ей блаженством.

— В любом случае не вам вести разговоры о моем муже.

— Вот как?

— Да, так.

— А вы умеете проявить твердость! — иронично заметил он.

К их столику подошел официант, чтобы наполнить бокалы, поправить салфетку вокруг горлышка бутылки. Из страха помешать им он вел себя крайне деликатно. Но с первого взгляда на них становилось ясно, что обстановка несколько разрядилась.