А вот как он сам отзывался о своем поведении: неверен оттого, что жена не подпускает его к себе. На самом Деле природа предназначила ему быть верным. Он хотел одного: любить единственную женщину, лишь бы она была нежной. Но эта единственная женщина стала как Каменная. Когда он тянулся к ней в постели, она вздыхала, говорила, что хочет спать, и он оставлял ее в покое. Она засыпала и в конце концов заспала свою любовь. В ней угасло все. Он ей об этом сказал.

— Я с тобой согласна, но что случилось, не знаю. (Она подразумевала: с тех пор, как родилась Сара.)

Он не рвал, не метал, а пробовал обсуждать с ней проблему:

— Ты же не можешь отказывать мне и в то же врем.-: запретить иметь кого-то на стороне!

Хранить верность той, что его отталкивала, было ему не по силам.

— Ты и вправду считаешь, что я тебя отталкиваю? Ты уверен, что можешь так говорить? — в конце концов, выходя из себя, спрашивала она.

Она не могла допустить такого мнения о себе, поскольку иногда они все же находили взаимопонимание. Он тоже начинал нервничать:

— Да, я считаю, что могу так говорить.

Разлад превращал его в бухгалтера: требовалось ведь подкрепить свои заявления. Если бы она хотела, они могли бы предаваться любви каждый день. Но она соглашалась очень редко. Подсчет был простой: всего она отказала ему около трех тысяч раз. Бланш понимала: он прав. Глаза ее наполнялись слезами. Она любила мужа, но что-то в ней сломалось, а принуждать себя она не хотела.

Он посылал ее к врачу.

— Но что я ему скажу? Говорить-то нечего!

Она считала, что никто не в состоянии помочь ей.

— Я смотрю, тебе на это наплевать.

— Вовсе нет, ведь кончится тем, что ты полюбишь другую.

— Ты все валишь в одну кучу. Я люблю только тебя. И это была правда.

И вот появилась другая. Звали ее Полина. Ее имя он узнал не сразу. Но произошло это позже, когда Жиль и Бланш расстались. Пока Бланш была рядом, он никого по-настоящему не любил. Он всего лишь переходил от одного красивого тела к другому. Бланш не смогла вынести этого.

— С меня довольно. Я была у адвоката. Если согласен, можно нанять одного на двоих, будет проще и дешевле.

Она говорила спокойно, и он понял: она и впрямь это сделала. Он не спал всю ночь! Бланш, его Бланш, была способна так говорить, пойти на такое, думать о таком! Как же они в таком случае не похожи друг на друга! Сам он никогда не смог бы положить конец их договору, скрепленному на небесах. «Вечность этого договора необходима, чтобы верить в любовь. Живое чувство не кончается, оно может лишь меняться». Так он думал. Доказательство было в нем самом: он питал еще столько нежности к Бланш. Он сказал ей об этом. Лежа рядом с ней в полутьме их спальни (она хотела было перейти на диван в гостиной, но он умолил ее не делать этого), он тихо спросил:

— Что с нами случилось? Как мы дошли до этого? Ты же знаешь, как я тебя люблю.

Он говорил своим вкрадчивым бархатным голосом, но Бланш перестала на него реагировать.

— Я больше ничего не знаю, — отвечала Бланш ледяным тоном, чтобы не дрогнуть.

Он был поражен тем, до какой степени стойкой и неколебимой она оказалась.

— В глубине меня еще столько нежности к тебе.

— Я тебя больше не слушаю. Поздно, ты слишком Долго ее прятал. Это всё слова. — Он был удивлен. — А ты не заметил? Ты давно уже не нежен со мной.

— Это потому, что ты меня отталкиваешь!

— Я не о том! Я о нежности.

— Вот я тебе и объясняю! Объясняю, почему боюсь давать тебе доказательства любви.

— Ты боишься! — воскликнула она. — Ну и лжец же ты, такой лжец, что даже сам веришь в свою ложь!

Оба они были правы, как, впрочем, почти всегда и бывает. Бланш была в исступлении, ее сотрясал нервный смех, она не отказалась от мысли заставить его признать свои ошибки.

— Это ты довел меня. Ты всему виной. Возможно, у тебя просто недостало смелости самому уйти, — раздумчиво произнесла она.

— Не приписывай мне несвойственных мне слов или поступков! — вспылил он. — Это уж слишком: как я могу делать то, что оборачивается против меня?

— Можешь! — крикнула она. — Ты один во всем виноват.

— Так не бывает, чтобы виноватым был кто-то один.

— Замечательно! Но в чем же моя вина?

— Ты знаешь, — не задумываясь, ответил он. На ее лице появилась усмешка, и тогда он произнес, очень четко выговаривая слова: — Ты виновата в том, что не захотела больше быть моей женой в полном смысле этого слова Ты меня отвадила.

— Бедняжка, он так хотел переспать с женой, но не знал, как сделать, чтобы и жена этого захотела!

— Бедняжка, — пародируя ее, отвечал он, — надеялся переспать со своей женой, но та оказалась фригидной!

— Да, не повезло тебе, — заключила она и молча взглянула на него.

Он прочел в ее взгляде, что принадлежит прошлому Может, она уже даже встретила кого-нибудь. Ему это только сейчас пришло в голову. Он был ей и супругом, и любовником, но перестал быть и тем, и другим, она потеряла к нему интерес.

— Ты больше меня не любишь.

Опровержения не последовало. Бланш хранила молчание. В полутьме спальни глаза Жиля переходили с предмета на предмет. И хотя квартира была полна предметов, свидетельствующих об их былой любви, их прошлом, их путешествиях, теперь все это было мертво и подлежало разделу. Им предстояло поделить пожитки на ее и его, пройти через странную и ужасную сцену, когда делят то, что было некогда единым. Предметы — непременные участники наших трагедий. А что было делать с дочерью — перепилить ее пополам? Он был близок к тому, чтобы заплакать. Но вместо этого встал и пошел взглянуть на дочку. Малютка и не догадывалась, что ее дом разлетелся вдребезги.

С тех пор, как Жиль оставил квартиру Бланш и дочери, беспорядок в ней прекратился сам собой, и повсюду были лишь женские вещи. В тот день, когда он забрал свои, Бланш расплакалась. Его рубашки, его костюмы — ничего этого больше не было. Она тотчас же позвонила ему.

— Ты приходил за вещами? — спросила она, будто и без того было неясно. И добавила: — Я так несчастна.

— Я тоже, — ответил Жиль, — но тебе ли жаловаться? Она знала, на что идет, и тем не менее страдала. Она его больше не любила (по крайней мере так думала), когда они были вместе, он, на ее взгляд, не понимал, что значит иметь семью, жену, ухлестывал за всеми юбками, ходил на работу, не заботясь ни о чем, и без конца оставлял ее одну с ребенком. И однажды это не прошло ему даром. Бланш сказала себе: чем быть одинокой при муже, лучше уж быть по-настоящему одинокой. Она высказала ему все, но, как ни странно, вместо того чтобы согласиться, он заявил, что дорожит ею. Она решила с ним расстаться, а он, видите ли, стал ею дорожить! Даже расстаться не умел по-человечески. Ни в чем не облегчал ей существование. Плакал, припав к плечу дочки! А Саре то всего четыре года! И каждый вечер звонил им. Малышка начинала плакать. Бланш нажимала на кнопку чтобы той было слышно, что говорит папа.

— Ты скучаешь по мне? — спрашивал он дочку. Ты не плакала в воскресенье, когда мы с тобой расстались? Плакала?!

Бланш укладывала Сару спать и вновь бросалась к телефону.

— Ты придурок! — вопила она в трубку. — Я никогда не думала, что ты такой придурок.

Как ей было догадаться, что он думал о себе то же самое.

— Как можно быть таким дураком?

— Но я так несчастен! — переходил на крик и он. — Ведь я разлучен с малышкой!

— Ты видишь ее, когда хочешь.

— Я хочу, чтобы она жила у меня.

— Раньше надо было думать, — уставшим тихим голосом отвечала Бланш.

Частенько она вешала трубку, не в силах продолжать бесплодный спор.

— Все устроится, — успокаивали подруги, — дай ему время привыкнуть.

Встреча в детском саду положила конец этому замкнутому кругу. На перегное отчаяния принялась любовь Звалась она Полиной.

— Я встретил одну женщину, — поделился он с Бланш.