В дверь кто-то позвонил, и мама чуть не подпрыгнула от неожиданности.

– А, наверное, это водитель приехал. Посмотри, пожалуйста. – Она сказала это таким тоном, будто водители являются за нами каждый божий день.

– Какой еще водитель? – Что это она опять затеяла?

– Тот человек, который предложил мне работу, сказал, что пришлет за нами машину.

– А зовут-то его как?

– Мистер Осборн. – Тот самый богатей, который платил ей за сеансы массажа столько денег, что она стала спускать их на наркотики. Мне стало стыдно за то, что я предположил, что наш благодетель – любовник моей матери. Понимаете, он был чуть ли не в сто раз старше ее. Кроме того, его совсем недавно выписали из больницы. И все-таки было подозрительно, что он решил взять ее на работу так внезапно.

– Финн, крикни ему в окно, что мы спустимся через десять минут.

– А дедушка с бабушкой знают об этом?

– Нет… – Было заметно, что даже упоминание о родителях испугало ее. – Мы потом им все расскажем, когда я… выздоровею.

И все-таки они, видимо, как-то прознали об этом, потому что перед нашим домом стояла полицейская машина. Правда, судя по номерам, она была из другого штата. У двери стоял чернокожий полицейский. На голове у него была широкополая шляпа. Он настойчиво жал на кнопку звонка. Когда я сказал маме о том, кто поджидает нас внизу, она завопила так, будто кто-то только что прищемил ей пальцы, с силой захлопнув дверцу машины, и теперь собирается нажать на газ.

– Снова они, – прошептала она, сотрясаясь от рыданий.

– Кто?

– Мои родители. – Теперь в комнате было целых два напуганных подростка.

– Что значит «снова»? Тебя что, уже арестовывали?

– Меня посылали на лечение в Оук-Нолл. – Так называлась навороченная лечебница, которую мы проезжали по дороге в Коннектикут, когда направлялись в гости к дедушке.

– Почему?

– Потому что я не хотела от тебя избавиться. – А звонок все заливался.

– Они что, хотели, чтобы меня кто-нибудь усыновил?

– Нет. Родители хотели, чтобы я сделала аборт. Говорили, что ребенок испортит мне жизнь. А теперь – что это я разрушаю твою жизнь. – Мне было сложно переварить то, что она только что мне сообщила. Потом я вспомнил о яномамо. Там женщины абортов не делают. Если они не хотят иметь детей, то просто относят их в джунгли, а когда те умирают, их тела сжигают, а пепел съедают. Для всего этого даже слово специальное есть, только я его не помню.

– Но если тебя заперли в эту лечебницу, то как же тебе удалось…

– Я договорилась с женой твоего отца. – Мама рыдала так сильно, будто делала это за нас обоих.

– С этой богатой стервой?

– Деньги могут здорово облегчить жизнь.

– Эндоканнибализм.

– Что?

– Яномамо съедают пепел, который остается от умерших детей. – Полицейский перестал звонить. Достаточно на сегодня историй. Больше мне не хотелось задавать ей вопросы. Я жалел себя, но еще больше – маму. – Нам надо бежать.

Но она меня не слушала.

– Я не хотела тебя терять, – вот и все, что она сказала, всхлипывая.

Внезапно мне показалось, что на нас с мамой ополчился весь мир. Наверное, так оно и была с самого начала. Теперь мне было известно такое, о чем я и не подозревал. Надеюсь, самое плохое уже позади. Меня это даже радовало: значит, сюрпризов больше не будет. Это была последняя подлянка.

– Нам нужно забраться на крышу, перелезть на соседнюю, проскользнуть вниз, а потом… – Когда я начал говорить о бегстве, то сам поверил в то, что мы и вправду можем спастись. Я потянул маму за руку, но она сидела, словно парализованная, бессмысленно глядя прямо перед собой.

А полицейский обнаглел настолько, что стал карабкаться по нашей пожарной лестнице, заглядывая в окна. Можно было подумать, что он собирался на парад – у него была новехонькая, хорошо отглаженная форма. Он заглянул в окно моей спальни с таким выражением лица, будто перед ним был загаженный террариум. Потом кольцом на пальце постучал по стеклу, чтобы привлечь наше внимание, а затем достал из нагрудного кармана своей рубашки маленький блокнот. На плечах его рубашки цвета хаки были погоны.

– Вы Элизабет Эрл? – Мама оглядела комнату, словно он обращался к кому-то другому. Тем временем полицейский открывал окно.

– А ты, видимо, Финн Эрл. – Тут негр стал просовывать через него ногу.

– А ордер на арест у вас есть? – промямлил я. Услышав это, офицер скорчил такую гримасу, будто только что наступил на собачьи какашки.

– Никакого ордера у меня нет. – Мой дерзкий выпад его не остановил. – Мистер Осборн не предупредил меня, что он может понадобиться.

Мама вскочила с кровати, вытерла слезы (теперь она делала вид, что плакала не она, а кто-то другой) и улыбнулась.

– А меня мистер Осборн не предупредил, что за нами приедет полицейский. Извините, что мы вели себя как…

Но он не стал выслушивать ее извинения, а просто протянул ей свою визитную карточку. На ней было написано: «Реджинальд Т. Гейтс, шеф полиции г. Флейвалль, Нью-Джерси». А ниже был девиз: «Служить и защищать».

В моей спаленке, которая размером была не больше сортира в нормальных домах, он выглядел как-то странно. Здоровый, как будка общественного туалета, с бритой наголо головой, темнокожий, весь какой-то лоснящийся, словно биллиардный шар – он кого-то мне напоминал. Кого же? Тюленя? А может, Иди Амина?

– Он думал, что вам может потребоваться моя помощь. – Голос Гейтса звучал вяло и монотонно. Он специально говорил медленно, чтобы у вас было время подумать о том, что он сказал, и побеспокоиться о том, что он решил пока оставить при себе. – Мистер Осборн велел передать, что вы вовсе не обязаны принимать его предложение. Он не рассердится, если вы передумали.

– Пойду возьму чемоданы. – Я решил ответить за нас обоих.

Мы попрощались с Нью-Йорком, сидя на заднем сиденье полицейской машины, когда проезжали по туннелю Холланд. Нас с Гейтсом разделяла металлическая решетка. Выглядело это так, будто мы преступники, готовые на что угодно, лишь бы выбраться на волю. Мама по-прежнему мучилась от ломки: наверное, внутренности у нее узлом завязывались. Несколько раз она пыталась заговорить с шефом, но, сказав несколько предложений, начинала извиняться и просила его остановиться у ближайшего туалета. Мы проехали двадцать миль, и за это время остановились трижды. Когда мы поджидали маму у первой закусочной, я спросил Гейтса:

– А мистер Осборн часто так делает?

– Если ты хочешь услышать правду, – сказал он, щелкая семечки подсолнечника, – то я скажу так… – он раскусывал их золотыми зубами, одну за другой, а потом сплевывал шелуху в стаканчик с логотипом сети супермаркетов, – и да, и нет.

Когда мы сделали вторую остановку, я, будучи непонятливым и обиженным подростком, снова смело к нему обратился:

– Скажите, а этот старикан… – Гейтс немедленно выплюнул шелуху чуть ли не мне в лицо, словно предостерегая меня от неуместной фамильярности. Мы стояли, прислонившись к капоту машины. – Я хочу сказать – мистер Осборн. Он, конечно, миллионер, но все-таки, чем вообще занимается?

– Быть миллионером – значит работать двадцать четыре часа в сутки. – Это был умный ответ. Правда, тогда я этого не понимал.

У третьего дорожного ресторанчика я уже собирал силы для следующего дерзкого вопроса. Меня интересовало, как мистер Осборн разбогател. Но у нашего увлеченного поеданием семечек полицейского нашелся вопрос для меня:

– А что с твоей мамой случилось? – Спросив, Гейтс не посмотрел на меня. Он уставился на дорогу, пашни и свалку, которые виднелись на горизонте.

– Она отравилась, – буркнул я. Говорят, детали делают ложь более убедительной, поэтому я пролепетал: – Наверное, креветки были несвежие. Вчера вечером мы заказывали ужин из китайского ресторана на дом. Блинчики с овощами пахли как-то странно. – Вдалеке бульдозер сгребал в кучу мусор.

– Твоей маме еще повезло.

– Почему это?