– Почему же она не развелась, если у нее были фотографии?

– У меня обнаружили рак. И ей, наверное, хотелось понаблюдать, каково мне придется после того, как мне отрезали мои cojones.

– Ничего себе. – Я просто не знал, что сказать.

– У моей жены своеобразное чувство юмора. Когда наступило Рождество, она подарила мне эту пленку. Уверила меня, что никогда не проявляла эти кадры. Может, тут есть и Брюс. Насколько я знаю, ему тоже случалось развлекаться в этом домике. – Я подумал о нем и Джилли.

– И какую пометку я должен на них сделать?

– Сложный вопрос. Мне бы очень хотелось просмотреть эти кадры. С другой стороны, я не желаю, чтобы они стали местной сенсацией, благодаря длинным языкам работников фотомастерской.

– Я бы мог сделать это для вас. Мне нужен увеличитель, специальная жидкость и фиксажный раствор. У меня был факультатив в школе.

– Скажи Герберту, что тебе нужно – составь список. – Он бросил мне пленку. – Пусть это будет наш маленький секрет, амиго. И, я тебя умоляю, спрячь ее где-нибудь, чтобы никто не нашел. – Зазвонил телефон.

– Да-а? – Так он отвечал, когда снимал трубку. На лице у него появилась кривая улыбка. – Кто это? – Он нарочито грубо заорал:

– Даже не знаю, сможет ли он подойти к телефону. – Поразительно, что он так веселится, учитывая то, о чем он мне только что рассказывал. Потом Осборн достал сигару и наклонился ко мне, чтобы я поднес ему зажигалку. – Почему? Да потому, что он сейчас работает. Я рад, что ты одобряешь эту идею. Что мы делаем? Болтаем о девчонках… – Он подмигнул мне. Если ты не будешь меня спрашивать, то я и врать тебе не буду. – Он передал мне трубку и вышел из комнаты, напевая «Задуби мне шкуру, Финн, если я помру. Задуби мне шкуру, Финн, если я помру» на мотив старой песни «Притащи мне кенгуру, дружище».

Майя спросила меня, почему я так громко смеюсь. Мне было сложно это объяснить.

Через четыре дня наконец-то наступило Четвертое июля. Я был так рад и взволнован из-за того, что скоро увижу Майю, что меня вовсе не беспокоило, что на праздник мне придется идти с мамой и Леффлером. Моя подруга собиралась появиться там сразу же после того, как прилетит в Флейвалль.

Доктор нарядился в джинсы, ковбойские сапоги и белую шляпу. Он приехал в совершенно новом грузовичке, на дверце которого было написано название фермы. Как будто пять акров земли – это ферма. Леффлер, видимо, думал, что, напялив ту же одежду, что и слащавые исполнители кантри из фильмов-вестернов, превратился в ковбоя. Я был счастлив, когда увидел маму, спускающуюся по лестнице. Она была одета в дорогое строгое платье. Настоящий сноб, особенно по сравнению с нашим доктором, изображающим Энни Оукли!

– А где же те ковбойские сапоги, которые я тебе подарил? – Это было первое, о чем спросил ее доктор Дик.

– Ты знаешь, они мне ноги натирают. А ведь я знаю, что тебе очень хочется потанцевать. – Слава богу, мама еще не совсем опустилась.

Главная улица Флейвалля (она же единственная) была перекрыта по всей своей длине – от церкви до почты. Мы приехали туда заранее, но там уже собралось три сотни человек, не меньше. Красные, белые и голубые вымпелы, флажки, американские флаги, бесплатные полеты на воздушном шаре с логотипом журнала «Форбс», хот-доги, гамбургеры, мясо, приготовленное на огромных решетках здоровенных мангалов, бар, в котором наливали только вино и пиво, произведенное в Нью-Джерси – все это было так простецки, непритязательно! Сегодня Флейвалль был именно таким.

Если вы были местным, то для вас все было бесплатно. Если нет, то надо было платить, но все было очень дешево – за десять долларов можно было наесться до отвала. На столе стояла большая банка из-под молока, в которую гости должны были бросать мелочь. Я быстро отделался от мамы с Леффлером. Потом встретил в толпе Томми Фаулера – и перехватил у него пиво. Толпа увеличивалась, теперь там было четыреста человек. По крайней мере, половина людей приехали из деревень, окружавших Флейвалль. Они стояли на месте, потому что были слишком нарядно одеты. Их явно раздражали миллионеры, наряженные так, будто они живут в трейлерах. В общем, это довольно забавно – рядиться в дешевые шмотки и ковбойскую шляпу и садиться за руль пыльного старого «Феррари». То и дело я слышал, как фермеры недовольно повторяли друг другу, будто жалуясь: «Интересно, кто за все это платит?».

Врачи, доктора и бизнесмены, которые проснулись сегодня утром с приятной мыслью о том, что их добродетели позволили ухватить завидный кусок пирога, теперь стали подозревать, что на самом деле жизнь их обделила. На их лицах было написано, как они бесятся, наблюдая за тем, как губернатор и министр финансов – они оба жили в Флейвалле – по-приятельски беседуют со старым фермером по имени Уолтер Пикл. У него было всего три зуба, он жевал табак и занимался в основном тем, что спасал исчезающие виды свиней – по просьбе мистера Осборна. У гостей-то были все зубы, и они ездили на дорогих машинах, а их дети играли в составе бейсбольных команд, которые могли бы побеждать в национальных чемпионатах, если бы не все эти негры, которых принимают в университеты Ньюарка. Интересно, почему эти шишки не воспользовались ситуацией, чтобы сфотографироваться с высшими чинами страны? Непонятно. Зачем они вообще каждый год приезжали сюда?

Я заглянул в банку. Мне было интересно узнать, сколько денег они насобирали. Там лежала пригоршня мелочи и долларовая бумажка, надорванная посередине. Гейтс, надо думать, туже туда посмотрел, потому что он науськал охранников Охотничьего клуба на посетителей, и они уже стали спрашивать у людей, живут они во Флейвалле или приехали сюда на праздник. Забавно, что после того, как их заставляли платить, они уже не так возмущались тем, что происходит на празднике – их природное чувство демократизма было удовлетворено.

Осборн был одет в комбинезон – такой же, как у Уолтера Пикла. На голове у него была соломенная шляпа – казалось, какая-то лошадь уже пыталась ей полакомиться. Не удивлюсь, если он специально топтался на коровьих лепешках, чтобы придать своему облику законченность – и ему действительно удалось стать похожим на деревенского дурачка. Но когда вы привязаны, по-настоящему привязаны к богатому человеку, и этот человек хорошо к вам относится, то всегда хочется думать, что он не подделывается под кого-то, а просто веселится. Дело не в том, что вы пытаетесь его оправдать. Скорее, вы стараетесь оправдать себя.

Меня поразило, что я знал здесь почти всех; с некоторыми я познакомился на вечеринках и в доме Лэнгли, других видел на фотографиях, как, например, старого фермера. Леффлер распустил хвост – знакомил маму с разными важными людьми, чтобы поразить ее. Это ему вполне удавалось. Мне было очень приятно, потому что я тоже мог подходить к людям, пожимать им руки и говорить «Рад вас видеть, миссис Грэхам» (эта старушка владела знаменитой бейсбольной командой) или еще что-нибудь в этом роде какому-нибудь парню, которому принадлежал «Форбс» и воздушный шар. Как будто мы были старыми приятелями. Я, конечно, к ним подлизывался, но так было надо – поджидая Майю, я не переставал уверять себя в этом.

Наконец, заиграл оркестр. Они исполняли кантри. Уолтер Пикл, по настоянию Осборна, взобрался на сцену и объявил, что сейчас все будут танцевать кадриль. Потом начал громогласно выкрикивать названия фигур. Многие, соблазнившись веселой мелодию, пустились в пляс, изображая нечто вроде танца. Со стороны это выглядело комично. Пикл, улыбаясь и брызгая желтой от табака слюной, командовал «Танцуем кадриль с девушкой-левшой». Это было очень смешно. Тут я заметил Майю и миссис Лэнгли. Она продиралась через толпу, наступая людям на ноги и опрокидывая их стаканы. Она стремилась быстрее добраться до меня, и была слишком счастлива, чтобы извиняться.

Наклонившись ко мне, моя возлюбленная прошептала: «Почему я тебя раньше не встретила?». Осборн, увидев это, улыбнулся, и одобрительно закивал мне. Миссис Лэнгли, державшая в руке банку с лимонадом, поцеловала меня в обе щеки и сказала: «Бонжур, Финн». Хотя мы праздновали День Независимости, сегодня я чувствовал себя немного французом.