– Знаю, бабушка.

– Вот и хорошо! – Она обняла меня и поцеловала в щеку. От нее пахло крекерами, сыром и духами «Шанель №5».

– Так скажи мне, Финн, для кого ты покупал… это? – Нана боялась произнести слово «кокаин».

– Для себя. – В каком-то смысле, это была правда.

– Но ты же сказал полицейскому, что…

– Я наврал, бабушка. Он же полицейский. Мне нужно было придумать хоть что-то, чтобы он меня отпустил.

– Может, ты думаешь, что этому человеку будет лучше оттого, что ты берешь его вину на себя? – Мне не очень понравилось то, как она сказала «этому человеку».

– Ничью вину я на себя не беру. – Нана приподняла мое лицо и заставила посмотреть ей в глаза. – Ты думаешь, что мы с дедушкой вообще уже ничего не соображаем? – Мне стало ясно, что ей все известно.

– Да нет. – Меня тошнило, и я был напуган тем, как много мне приходится врать. Я ужасно устал. Мне казалось, я копаю какую-то траншею, из которой мне потом придется долго выбираться. В конце концов, это проблемы моей мамы, а не мои. Мне вспомнилась скрипящая кровать, потом этот чертов англичанин со своим вазелином, и когда Нана взяла меня за руку, я уже готов был рассказать ей все.

– Скажи мне правду, и я куплю тебе билет, чтобы ты мог повидаться с отцом. Это твой последний шанс. – Если бы не этот торжествующий тон, если бы не ее уверенность в том, что она меня раскусила – хотя, вообще-то, она меня и впрямь раскусила – нет никакого сомнения в том, что я сказал бы ей то, что она так жаждала услышать.

– Представляешь, яномамо думают, что ведьмы прячут волшебные палочки у себя между ног.

– Ты такой же сумасшедший, как твоя мать. – Серые глаза бабушки затуманились от слез. Она посмотрела на меня так, как, бывало, смотрела на свою дочь.

– Зря ты думаешь, что таким образом помогаешь своей матери или себе. – Тут дверь открылась. На пороге стояла мисс Пайл, а за ней – мама, полицейский и дедушка. Мама двумя руками крепко держала документы о моем освобождении. Выглядела она не лучшим образом. Девушка напомнила маме, что теперь мы должны появляться в суде по делам несовершеннолетних каждые три недели. Полицейский предупредил меня, что если меня еще раз поймают, когда я буду покупать наркотики, он сделает все, что от него зависит, чтобы меня отправили в колонию для несовершеннолетних. Я пожал ему руку и поблагодарил, как будто, арестовав меня, он совершил большое благодеяние.

Мне хотелось как можно быстрее убраться отсюда, пока не произошло еще что-нибудь похлеще, поэтому я схватил маму за руку и потянул ее к двери. Мисс Пайл тем временем говорила дедушке, что читала его книги, когда училась в университете. Она трясла его руку.

– Для меня такая честь познакомиться с вами, доктор Эрл.

Дедушка быстро поправил свой галстук-бабочку.

– Мне жаль, что это случилось при таких печальных обстоятельствах…

Потом он протянул ей свою визитную карточку, и сказал, что она может всегда звонить ему, если ей потребуется его помощь. Тут бабушка прошептала что-то ему на ухо. Полицейский уже стоял у входа, скармливая монеты автомату с кока-колой; когда мы подошли к нему, дедушка прочистил горло и громко сказал:

– Я должен заявить, офицер, что, по моему мнению, вы арестовали не того человека. Я заявляю это в присутствии мисс Пайл.

– Понимаете, я сам там был, и… – Вначале он вел себя очень дружелюбно, но теперь явно разозлился.

– Я хочу сказать, что мальчик покупал наркотики для своей матери… Мне очень неприятно говорить такие вещи о своей собственной дочери, но…

– Да как ты можешь… – Мама задрожала от негодования.

– Почему же вы раньше этого не сказали? – Полицейский всегда остается полицейским.

– Я надеялся, что когда она увидит, как мучается ее ребенок, это будет для нее таким сильным потрясением, что она, наконец, поймет, что нуждается в помощи. И научится брать на себя ответственность.

Понимаете, дедушка много раз проводил эксперименты, в которых крыс «тренировали» при помощи электрического тока.

Офицер подошел к маме и искоса посмотрел на нее. На этот раз ее слезы его не одурачили. Он видел, какого размера у нее зрачки. Подозрительным теперь казалось и то, как она хлюпала носом. Он глядел на нее так, как будто она уже лежала под могильной плитой.

– И что, по-вашему, я должен сделать?

– Я считаю, что моя дочь должна сегодня же обратиться в реабилитационный центр для наркоманов. О мальчике мы сами позаботимся. Если же она не согласится, вы можете обыскать ее квартиру. Наверняка вы обнаружите там наркотики, и тогда…

– Для этого мне нужен ордер на обыск.

Я дернул маму за руку. Нам пора. Но полицейский преградил нам дорогу. Так просто нас не отпустят.

– Почему бы вам не проверить ее сумочку?

Бабушка потянулась за ней, и тогда мама резко отпрянула назад, нечаянно опрокинув стул.

– Лиз, зачем ты создаешь нам дополнительные проблемы?

Мама прижимала сумочку к груди. Теперь она не просто дрожала – она тряслась всем телом. Открыла рот, но ничего не сказала. Тогда я заорал: «Хватит!». Завопил во всю глотку.

Яномамо верят, что когда ребенок кричит, его душа может вылететь из тела, и тогда ее съедят его враги. Не знаю, так это или нет, но сердце у меня и правда чуть не выскочило из груди.

Мама потянула меня назад.

– Успокойся, Финн, все нормально. – Я знал, что это не так, но голос моей матери звучал очень уверенно – не то, что раньше.

Дедушка сделал шаг вперед. Он чуть не уткнулся носом в мамин лоб, и, глядя на нее сверху вниз, сказал:

– Если бы ты знала, какую боль причиняешь нам.

Мама ненавидела, когда на нее так смотрели. Я знал, что он специально ее выводит, разговаривая таким невозмутимым тоном. Дедушка, видимо хотел, чтобы она разъярилась и стала осыпать его ругательствами прямо на глазах у полицейского и мисс Пайл, которая читала его дурацкие книги. Дедушка, видимо, надеялся, что мама отпихнет его или, еще лучше, ударит. Ее могут арестовать за словесное оскорбление или угрозу действием. А его ярая поклонница уж конечно не откажется выступить в роли свидетеля. Маму задержат, а меня заберут. Все ясно: эти амахири-тери на «Вольво» собираются похитить меня и увезти в свой пригород, в котором нет джунглей.

Мама протянула полицейскому сумочку. Она сдалась – это было написано у нее на лице. Полицейский вытряхнул на стол содержимое сумки. В ней лежало семь однодолларовых счетов, тридцать семь центов, расческа и презерватив. Больше там ничего подозрительного не было. Свидетели, кажется, потеряли дар речи. Мы с мамой прошли к двери; там она на секунду остановилась, чтобы бросить собравшимся: «Вы, наверное, разочарованы?». Похоже, мы победили. Но особой радости я что-то не испытывал. Когда мы шли домой, мне пришло в голову, что наша жизнь уже никогда не будет прежней.

– Теперь все будет по-другому. – Мама крепко вцепилась в мою руку, как будто боялась, что кто-то из нас может потеряться. – У нас все получится. – Эту фразу она твердила уже несколько лет.

– Точно. – Последний раз я держал ее за руку в детстве, когда носил варежки.

Когда мы вернулись домой, мама полюбовалась на себя в зеркало, которое висело в ванной, а потом вытащила из сумочки щетку и осторожно сняла резиновую пластинку, к которой крепилась металлическая щетинка. Внутри было два белых пакетика, сложенных конвертом (в них был кокаин), и сверток из желтоватой упаковочной бумаги с героином. Раньше я и не знал, что она смешивает наркотики. Странно, но мама и не подумала закрыть дверь в ванную. Видимо, решила, что родственники не должны ничего друг от друга скрывать, в том числе и наркотики.

Так вот что она имела в виду, когда говорила, что теперь все будет по-другому. Мне хотелось заорать: «Что, по-твоему, произошло бы, если бы полицейский, когда обыскивал сумочку, обнаружил, что в массажной щетке что-то есть?». В общем, когда мама выкинула всю эту дрянь в унитаз, и смыла воду, я был, мягко говоря, удивлен.