Но мой отец учился именно там, и я полагал, что это письмо должно было ему понравиться. Разумеется, с действительным положением вещей это письмо имело мало общего, но это к делу не относится. Я в себе давно разочаровался, так зачем разочаровывать еще и своего отца?

Маме я решил ничего не говорить о том, что написал это письмо, потому что она наверняка захотела бы его прочитать. Она погрузила свой массажный столик в багажник машины, и умчалась на первый сеанс массажа для мистера Осборна. Я же пешком отправился на почту.

Я шел по размытой дождем дороге, которая пролегала по краю кукурузного поля, и забавлял себя тем, что подкидывал ногой камни, лежащие на дороге. Из-за этого на моих ботинках образовалась коричневая корка грязи. Гейтс вез нас как раз по этому маршруту. Потом я увидел в сосновом лесу оленя с белым хвостом, который ожесточенно тер свои словно покрытые темно-бордовым бархатом рога о ствол дерева. Остановившись на середине моста, принялся плевать в речку. В воздухе пахло жимолостью и навозом. А тут еще это письмо в моем кармане, в котором я заявил о своем намерении посещать лекции в Гарвардском университете… Черт! Я был похож на этого придурка Джона Уолтона!

Но вы знаете, после того, как я прошел милю, наблюдая всю эту деревенскую красоту, то подумал: «А почему бы мне действительно не поступить в Гарвард?». Все преподаватели, которые проваливали меня на экзаменах, постоянно твердили моей матери, что я – неисправимый лентяй, и мог бы учиться намного, намного лучше, если бы приложил к этому хоть какие-то усилия. А что, если мне и правда позаниматься этим летом по книгам, которые мама купила для того, чтобы я подготовился к экзаменам? И послушать кассеты с записями на испанском? Надеюсь, я не оставил их в Нью-Йорке вместе с порножурналами. Даже если и так… мама мне новые купит. «Hola, Isabella», «Como esta usted?», – стал я повторять про себя. – «Esta bien?», «Si, gracias».

Все, с этого дня начинаю новую жизнь. У меня все решено. Я собирался воплотить в жизнь все то, о чем только что написал своему отцу, и мысленно уже не только поступил в Гарвард, но и закончил его, получив диплом с отличием – все благодаря успехам в занятиях антропологией. Потом мне привиделась статья, напечатанная в «Нью-Йоркере», в которой я делился с читателями воспоминаниями о том, как жил со своим отцом на земле племени яномамо. Папа наконец-то избавился от своей старой жены, и сидел теперь рядом с мамой, держа ее за руку. И он ездит на таком же автомобиле, что и Райан О'Нил в фильме «История любви». А моя девушка – вылитая Джули Кристи. Правда, она не играла в «Истории любви», но зато она нравится мне намного больше, чем Эли МакГроу.

Даже не знаю, до чего бы я еще додумался, если бы вдруг, повернув за угол, не увидел шикарную машину друга Джилли. Он, кажется, был не очень рад меня видеть. А когда его подруга завопила: «Эй, притормози, это же Финн!», Двейна это явно взбесило. Он поехал медленнее – специально, чтобы швырнуть в меня пустую банку из-под пива.

– Эй ты, любитель марихуаны, держись подальше от моей девушки, а то я тебе башку разобью.

Я быстро уклонился от удара. Ну и дела! Зачем же Джилли рассказала ему, что мы вместе курили? Двейн промазал. Он нажал на тормоз, дал задний ход, и попытался попасть в меня еще раз (теперь уже полной банкой). И это ему наверняка бы удалось, если бы девушка не потянула его за руку. Они поехали вперед, и я услышал, как Джил назвала его болваном. Потом она повернулась в мою сторону и прокричала, что извиняется, причем на ее лице сияла улыбка, что редко случается со статуями острова Пасхи.

Минут десять я сидел, притаившись в кустах. Наконец, ощутил такой прилив отваги, что выбрался на середину дороги и заорал: «Да пошел ты!». Потом подобрал банки из-под пива. Мой отец был бы доволен, что я так поступил. Кроме того, их можно будет швырнуть в рожу этого Двейна, если он не угомонится и решит вернуться сюда, чтобы переехать меня своей машиной.

Пройдя еще немного, я услышал чьи-то голоса, которые доносились со стороны дороги. Девушка нудно рассказывала, как парень по имени Брюс осветлил волосы и привел какую-то девицу по имени Коко на первую «взрослую» вечеринку своей двоюродной сестры. Они так ржали! Как будто это и правда было очень забавно. Тут раздался чей-то визгливый голос. Говоривший был настроен скептически.

– Ты говоришь о той Коко, которая играла в гольф на полях «Конкорд» и «Пайпинг рок» в Нью-Йорке?

– И ее туда пустили? – спросил другой парень. У него был какой-то фальшивый английский акцент: так говорят пародистки, изображающие Кэтрин Хепберн.

– А что им оставалось делать? Брюс сказал, что она его невеста, – ответила девица с тягучим голосом.

– И что сказала его мать? – заинтересовался Писклявый.

– «Мои поздравления», – бесстрастно сказал женский голос. Все заржали.

– Не понимаю, что здесь такого смешного, – вступил в разговор итальянец (судя по акценту).

– Эта Коко – негритянка, – прошептала скучавшая девица, словно в этом было что-то неприличное. Но итальянец все равно ничего не понял. И не он один.

– Она черная, – объяснил кто-то. – И у нее денег полно. Ее отец – король Нигерии, или что-то вроде этого.

– Негр и черный – это ведь одно и то же, так? – спросил иностранец.

– В принципе, да. – Опять кто-то громко рассмеялся. Компания, кажется, обогнала меня, и теперь их голоса и хихиканье доносились с другой стороны живой изгороди. Там было три мальчика и три девочки. Судя по тому, что и как они говорили, можно было подумать, что им больше лет, чем на самом деле. Когда они, наконец, появились из-за кустов, я отпрянул назад, чтобы они меня не увидели. Все они ехали на верхом на лошадях и были одеты в специальные костюмы – бриджи, сапоги и бархатные шляпы. Ату, ребята! Одного взгляда на них хватило бы, чтобы понять, что они принадлежали не к тому племени, в которое входили Джилли со своим приятелем. Они все были одеты в бриджи, сапоги для верховой езды и бархатные шляпы – ату, ребята!

– Брюс в восторге от себя. Думает, что он самый умный. Меня от него просто тошнит, – заговорил здоровый толстый пацан с двумя подбородками. Одет он был сравнительно скромно. У него была такая грудь, что ему вполне подошел бы лифчик второго размера. – Он разыгрывает из себя либерала, специально, чтобы привлечь к себе внимание. Господи, да он же постоянно тащит с собой гавайцев, когда мы договариваемся поиграть в гольф в Медстоуне.

– Иэн, мне бы не хотелось быть грубой, но разве твоя бабушка – не гавайка? – перебила его светловолосая девушка. Грудь у нее была такая же, как у Иэна. Это она говорила таким голосом, будто ей было смертельно скучно. Толстяк был вовсе не похож на гавайца, по моему мнению. У него были рыжие волосы, и он обгорел на солнце так, что кожа на его детском лице покраснела, будто ее обварили кипятком.

– Моя бабушка – католичка. – Теперь он заговорил, противно растягивая слова на великосветский манер.

Меня совсем сбили с толку. Значит, гаваец-католик имеет больше шансов быть принятым в обществе, чем гаваец-протестант? Нет, это какое-то странное племя. Они говорили по-английски, но я не понимал, о чем идет речь. Лошади остановились и стали пить воду из речки. Молчаливая девушка, не принимавшая участия в разговоре, перебросила ногу через седло и стала выпускать кольца дыма, непринужденно сидя в седле по-дамски – словно у барной стойки. Волосы у нее были заплетены в косу, которая болталась на спине, а лицо, на котором выделялся белый шрам, было покрыто загаром. Рубец начинался у кончика ее рта и шел прямо к уху.

– Этот Брюс – просто идиот. – Иэну явно хотелось сменить тему.

– Между прочим, он окончил Гарвардский университет, мистер Роллинз, – сладко улыбнулась блондинка.

– Зачем так раздувать щеки, Иэн! – вынес вердикт тощий парень с волосами, доходившими ему до плеч.

Когда все закончили смеяться над тупостью потомка гавайцев, он крикнул:

– Я бы не отказался, чтобы ты для меня раздувала щеки, Пейдж.