— Еще что?

— Объяснят тайны жизни.

— Без этого я как-нибудь обойдусь. Я хочу прожить свою жизнь на свой лад и без всяких там правил.

— Так никто не живет, Вебер. Даже фюрер.

— Ладно, объясни, как твоя физика поможет нам выиграть войну.

— Ты что-нибудь слышал об атомной бомбе?

— Вроде бы Гейзенберг чуть не подорвался на такой в июне.

— Ага, и про Гейзенберга ты тоже слышал?

— Естественно, — издевательски протянул Вебер, стряхивая невидимую нитку с ширинки. — И про химика Отто Хана, а как же! Я ведь тоже прислушиваюсь порой, про что там болтают в коридоре.

— Ну так я не буду тебя зря утомлять.

— О чем все-таки речь? Об атомной бомбе?

— Смени тему, Вебер.

— Валяй, рассказывай. По пьянке я лучше понимаю.

— Хорошо. Берем расщепляемое вещество…

— Стоп, не понял.

— Помнишь, что говорил Гёте?

— Гёте! Черт! Он говорил что-то про атомную бомбу?

— Нет. Он говорил: «Что есть путь? Пути нет. Вперед, в неизведанное!»

— Занудный типчик! — осудил Вебер, выхватывая шнапс из рук Фосса. — Ты лучше начни сначала.

— Есть такое вещество, очень редкое, если набрать его достаточно много, получится критическая масса — заткнись и не перебивай, — и тогда происходит реакция, оно успевает разделиться восемьдесят раз — помолчи, Вебер, дай договорить до точки, — восемьдесят раз, прежде чем немыслимая жара попросту взорвет эту массу. Это значит…

— Наконец-то «значит»!

— Попробуй себе это представить: при каждом делении освобождается двести миллионов электронов. Огромное количество энергии, оно удваивается при каждом делении, и так восемьдесят раз, пока не прекратится цепная реакция. Как ты думаешь, что получится в результате?

— Самый сильный взрыв в истории человечества? Примерно так?

— Большой город можно уничтожить одной бомбой.

— Ты вроде говорил, вещество довольно редкое…

— Его получают из урана.

— Ага! — Вебер резко сел. — Йоахимсталь.

— Что такое?

— Крупнейший урановый рудник Европы. И находится он в Чехословакии… а Чехословакия принадлежит нам. — Произнося эти слова, Вебер с особой нежностью прижимал к себе бутылку шнапса.

— Есть месторождение и побольше — в Бельгийском Конго.

— Ага! И этот рудник тоже принадлежит нам, потому что…

— Да-да, Вебер, именно так, и все равно потребуется сложнейший химический процесс, чтобы получить из урана радиоактивное вещество. Сначала физики обнаружили уран двести тридцать пять, но его удается извлечь жалкие крупицы, этот изотоп мгновенно расщепляется. Потом один ученый, Карл Вайцзеккер, задумался: что же происходит со всеми нейтронами, которые возникают при распаде урана двести тридцать пять? Оказалось, часть нейтронов попадает в другой изотоп — уран двести тридцать восемь и тогда он превращается в уран двести тридцать девять, а уран двести тридцать девять при распаде превращается в новый элемент, его назвали экарений.^[4]

— Фосс!

— Что?

— Ты меня до смерти заговорил. Выпей еще и попытайся проговорить все задом наперед. Может, тогда я что-нибудь пойму.

— Я тебя предупреждал: штука сложная, — повторил Фосс. — В общем, нашли способ получать достаточно «радиоактивного материала», чтобы построить атомный реактор с графитовыми стержнями. Там еще используется так называемая тяжелая вода, ее мы получали с норвежского завода «Норск гидро», пока англичане его не разбомбили.

— Про это я тоже что-то слышал, — заметил Вебер. — Выходит, англичанам известно, что мы делаем бомбу?

— Им известно, что мы знаем, как это делается, об этом пишут даже в научных журналах, которые ты разбросал по моей комнате. Но вот хватит ли у нас мощностей на такую бомбу? Это целое промышленное предприятие, строительство атомного реактора — только первый шаг.

— И сколько же этого дерьма — как его бишь, экаре… — пойдет на одну бомбу?

— Пара кило.

— Не так уж много, чтобы подорвать целый город!

— Подорвать — не совсем точное слово, — заметил Фосс. — Скорее, город испарится, вот что будет.

— Передай шнапс.

— Чтобы сделать бомбу, нужны годы.

— К тому времени мы будем по уши в шербете.

Вебер допил последний глоток и отправился спать. Фосс пока не ложился, он перечитал ту часть письма, которая была написана матерью: подробные сплетни о жизни родных и знакомых, смутно успокоительные здесь, на войне. Отец, генерал Генрих Фосс, следивший за войной со стороны, из навязанной ему отставки (он имел глупость выразить недовольство пресловутым «приказом о комиссарах», согласно которому все партизаны и евреи, попавшие в плен во время Восточной кампании, передавались в руки СС), ограничивался краткими приписками: гневные, несдержанные замечания да очередной шахматный ход. На сей раз ход сопровождался пометкой «шах» и словами: «Ты еще не понял, но я крепко держу тебя за глотку». Фосс покачал головой, подтащил к себе поближе стул с шахматной доской и, не задумываясь, сделал ход за отца, потом ответный ход, записал его на клочке бумаги и вложил записку в конверт, который собирался отправить утром.

В 10.00 19 ноября первое за день военное совещание шло полным ходом. Полководцы столпились над увеличенной картой Сталинграда и окрестностей. Город давно был разбомблен, уничтожен, но этих изменений карта не отражала. Аккуратно раскрашенные сектора, красные у русских, серые у немцев, вызывали в памяти схему почтовых округов мирного времени.

В 10.30 включились телеграфные аппараты, зазвонили телефоны. Генерал Цайтлер отлучился из штаба и вернулся с сообщением, что в 5.20 утра русские перешли в наступление. Он показал на карте, в каком месте русские танки прорвали оборону румын: они продвигались к юго-востоку, к реке Дон, по всему фронту завязались боевые действия, противник старался сдержать германские войска, чтобы те не пришли на помощь союзникам. На перехват русским двинулись немецкие танки. Все под контролем. Фосс переставил флажки на карте, и полководцы вновь занялись положением в Сталинграде, только Цайтлер все ощупывал рукой маленький флажок, означавший танковый корпус, и той же рукой проводил по жесткому, щетинистому подбородку.

На следующий день к обеду в Растенбург поступили новые сообщения о крупном прорыве русских, на этот раз к югу от Сталинграда. Поразительно, разведка даже не заметила, как русские успели сосредоточить столько танков и пехоты.

Снова развернули на столе карту Сталинграда.

Было очевидно: русские планируют полное окружение Шестой армии. Фосса поташнивало, он чувствовал глухую пустоту внутри, а Цайтлер неутомимо таскал его за собой: ему требовалась неиссякаемая память капитана. Фосс стоял рядом с Цайтлером, когда тот вел по телефону переговоры с фюрером, изрыгал информацию в надежде, что начальник штаба сумеет убедить Гитлера в безнадежности положения и Шестой армии дадут-таки приказ отступать. Фюрер большими шагами расхаживал по конференц-залу Бергхофа, проклинал славян и ударами кулака подчинял себе, сокрушал, добивал столы.

Воскресенье, 22 ноября, День мертвых, день поминовения усопших. Сразу после службы получено известие: две русские армии вот-вот встретятся, окружение, в сущности, завершено. Фюрер выехал из Бергхофа в Лейпциг, оттуда примчится в Растенбург.

Работы по горло: Фосс набрасывал черновики приказов, рассчитывал поэтапное отступление. На полпути к Лейпцигу фюрер остановил поезд и позвонил Цайтлеру: он категорически запрещает отступать!

Цайтлер велел Фоссу отдохнуть, отослал его. Спать капитан не мог, присел поразмыслить над шахматной партией, чтобы отвлечься. И только сейчас обнаружил свою ошибку, вернее, осознал, насколько сильна позиция отца. Попытался найти письмо с неправильным ходом, которое написал несколько дней назад, но выяснилось, что денщик уже отослал его. Фосс взял чистый лист бумаги и написал на нем одно-единственное слово: «Сдаюсь».