Андрей уже сидел на скамеечке. Как обычно — не один: на коленях у него сидело крошечное очаровательное существо с бантиком и очень серьезно вглядывалось в то и дело пробегающих мимо собак.

Едва зайдя на полигон, Лариса спустила Ронни с поводка. Дальше тот сам знал, что делать — неохотно поплелся в сторону страшного тренера, никак не желающего замечать Ронькиного шарма и обаяния.

— Привет, — сказала Лариса, присаживаясь рядом с Андреем. — Чуть не опоздала.

И уже обращаясь к Нике, добавила:

— Здравствуй, маленькая, здравствуй, моя куколка!

Собачка тут же перебралась к ней на коленки, лизнула в подбородок, приветствуя, и свернулась клубочком, всем своим видом показывая, что только теперь, когда все в сборе, она и может позволить себе отдохнуть от трудов праведных. Лариса улыбнулась ласково и погладила ее по мягкой шелковистой спинке.

— Никак не могу привыкнуть, что она такая маленькая!

Андрей внимательно посмотрел на нее:

— Ты сегодня какая-то…

— Никакая? — усмехнулась Лариса с едва прикрытой иронией.

— Не такая, — поправил Андрей.

— Спасибо за деликатность, — уже серьезно ответила Лариса.

— Что-то случилось? — встревожено спросил Андрей. Тут же, словно испугавшись собственной навязчивости, добавил: — Впрочем, если не хочешь, можешь не говорить.

Лариса вздохнула глубоко-глубоко, но не тяжко, а словно готовясь к важному разговору, потом ответила:

— Да нет, почему же. Как-то так оказалось, что кроме тебя, мне и поговорить не с кем.

И осеклась. Еще не хватало навязывать ему свои проблемы! И чего так разоткровенничалась — еще подумает, что у нее кроме него и знакомых-то нет. А есть? Есть у нее знакомые?! Не говоря уж о друзьях? Так чего из себя строить?

— Ох, Андрюша, знал бы ты, как ты оказался прав!

— Насчет чего?

— Насчет всего. И что инфантильная я, и что решают за меня другие… Только даже ты не догадывался, до какой степени за меня все решают другие! Нет, решали!!! Потому что больше я им этого не позволю.

Андрей помолчал немного, ожидая объяснений, но не дождался.

— Знаешь, Лар, я бы с удовольствием обсудил твои проблемы, но я не умею читать твои мысли. Если тебе необходимо с кем-то поговорить, и я подхожу под определение 'кто-то' — то я готов. Если же нет — я не хочу навязываться, не хочу, чтобы ты решила, что и мне тоже хочется немножко тобою поманипулировать.

Лариса тепло взглянула на него:

— Нет, что ты. У меня и в мыслях нет. Только знаешь… Во-первых, не хочется нагружать тебя своими проблемами, а во-вторых, получится, что я только подтвержу свою инфантильность, раз уж сама не могу справиться со всеми проблемами…

Андрей, казалось, внимательно наблюдал за собаками. По крайней мере, ни на Ларису, ни на двухкилограммовое свое сокровище он не смотрел. И к Ларисиным словам вроде как и не прислушивался. То ли действительно неинтересно было, то ли просто боялся спугнуть повышенным интересом ее откровенность?

— Ну, знаешь, — ответил он, все так же вглядываясь в собачью возню на площадке. — Не со всеми проблемами можно справиться в одиночку. К тому же вряд ли можно назвать инфантильностью обращение к другу за советом или помощью. Инфантильность — это несколько другое. Это когда человек живет себе, как марионетка, беспрекословно позволяя кому попало дергать за веревочки, и даже не испытывает при этом дискомфорта. Ему ничего не хочется менять, его все устраивает. Не надо думать, куда идти и что делать — кукловод подскажет, дернет за нужную веревочку…

— Вот-вот, — вздохнула Лариса. — В самую точку. Именно так все и было. От меня ровным счетом ничего не зависело…

— Ну, хотя бы то, что ты говоришь об этом в прошедшем времени, вселяет оптимизм. Значит, ты как минимум приняла решение попытаться изменить свою жизнь.

Лариса воскликнула:

— О! Тут и пытаться не стоит! Тут хочешь, не хочешь, а придется — мне даже выбора не оставили! В очередной раз дернули за веревочку. Да так дернули, что напрочь оторвали все веревки. Теперь хотела бы отдаться в строгие руки кукловода, да при всем желании не получится!

— А оно есть, такое желание?

Лариса задумалась на мгновение, потом решительно отвергла такое допущение:

— Нет. Нет, точно нет! Понимаешь, Андрюша, я раньше жила, как в летаргическом сне, я даже не понимала, что происходит вокруг меня. Я думала, что вокруг все хорошо, спокойно и надежно, я думала, что меня любят. И была уверена в том, что любовь — позитивное чувство…

— А оказалось? — вкрадчиво спросил Андрей.

— А оказалось… Ох, Андрюша, для того, чтобы ты понял, нужно рассказать всю мою жизнь, с того момента, как я помню себя, и даже раньше, потому что все это началось раньше! Я даже не помню, когда, как это началось!

Андрей как будто бы равнодушно пожал плечом:

— Ну… Лично я никуда не спешу, мне на работу выходить только послепослезавтра. Никеше тем более никуда не надо…

— Уверен? — с сомнением в голосе спросила Лариса. Впрочем, сомневалась она, конечно, не в том, что Андрей с Никешей никуда не спешат, а в том, готова ли она сама рассказать все-все без утайки. И, решив, что таки да, таки готова, начала: — Ну, тогда слушай. Ты помнишь того парня, который каждый день провожал меня из школы домой?

— Который из двоих? Насколько я помню, они всегда были вдвоем: один худой и долговязый, а другой посимпатичнее, за ним, помнится, все девки бегали.

— Вот-вот, — вздохнула Лариса. — Хорошо, что ты помнишь обоих. Потому что в моем рассказе фигурируют оба. Нет, не в рассказе, в жизни…

Лариса говорила и говорила без остановки, лишь иногда делая небольшую паузу, чтобы глотнуть воздуха или припомнить поточнее очередность событий. Говорила, и буквально физически ощущала облегчение. А еще…

А еще, и это самое главное, она начинала более четко осознавать, что же такое на самом деле с нею приключилось. Как-то так получалось, что, рассказывая свою жизнь другому человеку — не постороннему, а именно другому, не имевшему непосредственного отношения к событиям и к основным героям этой истории, она замечала мелкие детали, некоторые несостыковки, которые раньше ускользали от ее внимания. Теперь стало понятно, почему Валера так настаивал на кандидатуре Сливки, когда они искали свидетельницу. Ему просто необходимо было, чтобы Юлька вновь стала ее близкой подругой. Более чем логичны оказались все совместные с семьей Дидковских походы по театрам и концертам, поездки к морю. Лариса вспомнила, как настойчива была тетя Зольда, когда заставляла Валерку втирать в ее кожу защитный крем, как просила поухаживать за сгоревшим на солнце сыном. Как буквально каждый отпуск непременно раз-другой находился повод оставить их с Валерой ночевать одних. Вспомнился ревнивый, даже нет, полный ненависти к счастливому сопернику Валеркин взгляд в лифте, когда они под утро возвращались с прогулки по ночной Москве в день Генкиного возвращения из Детройта. Каждая мелочь, каждый осколочек памяти теперь приобретал смысл, ускользавший ранее от внимания. Как она могла не замечать этого раньше? Как могла не видеть, не понимать, что происходит вокруг? Почему ей не казались подозрительными поздние возвращения мужа домой? Неужели то, что это происходило ежедневно, стало для нее достаточным основанием для доверия? Мол, раз каждый день — значит, так и надо. Вот если бы иногда — вот это было бы сигналом для беспокойства. А так — это просто у него такой рабочий график…

Не любил… Валерка никогда ее не любил. По крайней мере, как женщину. А она-то всегда была так уверена в его любви! Как глупо! Как все это глупо и бессмысленно! Она потеряла в этом браке семь лет, семь драгоценных лет молодости! Но не времени было жалко, не безвозвратно потерянной беззаботности — жалко было души, изнасилованной и брошенной под ноги сбрендившей на почве собственной некрасивости Изольде! Молодость — что молодость? Да и не потеряна она, Лариса ведь и сейчас еще достаточна молода, ей ведь всего двадцать шесть — не записывать же себя в старухи. Но душа? Кто излечит ее душу?!!