Выслушала тираду невидимой собеседницы, ответила:

— Ой, мам Зольда, и не говорите! Верещал, как раненный! Там не столько боли, сколько страха. Он ведь у нас такой трусишка, да еще и нетерплячий. Нет, мам Зольда, мы как раз только собирались уходить, и вы позвонили. Нет, конечно — как я могу говорить и тащить этого упрямца одновременно?! Разве его одной рукой удержишь? Хорошо, я уже пойду. Я, наверное, к маме еще заеду на работу. А может, не заеду — посмотрим, что там на дорогах творится. Все, мам Зольда, пока.

Нажала кнопку отбоя. Телефон заколыхался на ее груди огромным кулоном.

— Свекровь, — объяснила Лариса. — Волнуется за своего любимчика. Ну и за меня, конечно.

Лариса отпустила поводок и присела в кресло. Ронни не делал никаких попыток обидеть маленькую Никешу, только смотрел на нее удивленно и без конца принюхивался: это еще что за зверюлька такая странная?

— Вы вместе живете? — напряженно спросил Андрей.

— Ага, — не заметив напряга в его голосе, ответила Лариса. — Вместе. У меня отличная свекровь.

— А муж?

— И муж хороший, — бесхитростно ответила Лариса. — И свекор тоже. Они все меня очень любят…

— И давно ты замужем? — полюбопытствовал Андрей. — Впрочем, извини, какое мне до этого дело…

— Да нет, ничего. Давно, почти семь лет. Неполный месяц остался до окончания очередного критического супружеского года.

— А почему критического? Проблемы? — полюбопытствовал Андрей.

— Да нет, почему? — как-то равнодушно пожала плечом Лариса. — Никаких проблем, все нормально. Просто психологи называют третий и седьмой годы критическими.

— А…, - уразумел Андрей. — А если семь лет вместе, почему детей нет? Если это больная тема — извини, не хочу лезть в душу. Просто обычно к этому времени дети уже в школу собираются, а вы все с собакой носитесь…

Лариса притихла, поджала губы. Собеседник понял, что таки затронул больную тему, почувствовал себя неловко.

— Прости, Лар, я не хотел по больному месту…

— Да нет, ничего, — вяло отмахнулась Лариса. — Я, собственно, даже и не знаю, могу ли я иметь детей…

— Что, муж не хочет? Или не может?

— Не знаю, — пожала плечом Лариса. — Не знаю, может не может, потому и… Пока что они с матерью просто не разрешают мне… ну, ты понимаешь. Говорят, беременность портит фигуру. Говорят, только после тридцати лет…

— После тридцати? — безмерно удивился Андрей. — Что за вздор? Я понимаю, где-нибудь на Западе… Впрочем, у нас теперь такое тоже сплошь и рядом, но это, в основном, когда женщина не стремится замуж, пока не построит карьеру. Но ты-то уже семь лет замужем! Глупость какая! Впрочем… Может, ты тоже зациклена на карьере?

— Да нет, Андрюш, какая карьера, я тебя умоляю! Я ведь ни дня в своей жизни не работала. Замуж вышла после второго курса, закончила пединститут, а работать не пошла. Так и валяется диплом без дела. Зачем училась, спрашивается?

— Что, муж не разрешает?

В очередной раз Лариса неуверенно пожала плечом:

— Почему не разрешает? Разрешает. Наверное… А вообще не знаю, мы об этом никогда не говорили. Как-то этот вопрос даже не обсуждался. Как бы само собой разумелось: если муж вполне достаточно зарабатывает — зачем работать жене?

Андрей помолчал изумленно, потом спросил:

— Лар, а тебе не скучно? Без ребенка, без работы… Собака со свекровью — тоже, наверное, весело, но не до такой же степени? Или у тебя какое-то занятие есть, увлечение, хобби? Которому ты всю себя отдаешь без остатка?

— Нет, — удивилась Лариса. — Какое хобби?

— Так чем же ты занимаешься целыми днями? — воскликнул Андрей.

Лариса растерянно смотрела на Ронни, верным стражем присевшего у дивана как раз под тем местом, где по-королевски возлежала на бархатном ложе Ляля.

— Не знаю, — бесконечно удивилась она, словно впервые в жизни задумавшись об этом. — Не знаю… Гуляю с Ронькой… Общаюсь со свекровью… Читаю…

— А хозяйством кто занимается? Свекруха?

— Нет, что ты, — даже как-то испугалась Лариса. — Бог с тобой, Андрюша — где моя свекровь, а где хозяйство!

— Тогда ты? Вообще-то, судя по твоему маникюру, не слишком-то ты перерабатываешься на кухне.

— Да нет, конечно, — возмутилась Лариса. — У нас для этого есть Люся, домработница!

— И-эх, Лутовинина, — разочарованно протянул Андрей. — Что с тобой случилось? Во что ты превратилась? Тебе не скучно жить на свете? Целыми днями гулять с собакой, общаться со свекровью? И что, так-таки больше ничем и не занимаешься?!

Лариса растерянно молчала. И правда, во что превратилась ее жизнь?! Она ведь к родным родителям вырывается не чаще одного раза в месяц! Даже звонит им редко, хотя казалось бы — телефон вот он, прямо под рукой, вернее, на шее болтается!

— Ну ладно бы с ребенком сидела, — продолжал увещевать ее Николаенко. — Но со свекровью… Какая-то у тебя странная любовь к свекрухе, не находишь? Я бы сказал, извращение какое-то. Обычно свекровь с невесткой враждуют, а для тебя она — чуть не лучшая подруга.

— Подруга? — удивилась Лариса. — Ну что ты, Андрюша, какая подруга? Она мне скорее мама, вторая мама. Нет, ничего-то ты, Николаенко, не понимаешь! Да и как тебе понять? Тут жизнь мою нужно знать. Я и сама разобраться не могу, разве это все объяснишь?

— А ты попробуй, — ответил Андрей. — Клиентов нет, никто нас дергать не будет. В случае чего — кошачий доктор примет. У нас такая практика — собаками и кошками разные специалисты занимаются, но в случае чего всегда друг друга подменяем. Если, конечно, тебе самой хочется разобраться…

Лариса вздохнула:

— Разобраться бы оно хорошо, да разве все расскажешь?!

И правда, разве расскажешь кому-то, как любимый бросил за неделю до свадьбы? Разве расскажешь, как в последний момент, можно сказать, из самой пропасти ее вытащил Дидковский? Как в день свадьбы удалось избежать слез и истерик только благодаря ударной дозе корвалола?..

Для Ларисы и по сей день оставалось неведомым, как Валере удалось решить все проблемы — она никогда его об этом не спрашивала. Но слово свое он сдержал — единственное, что в той страшной ситуации от нее потребовалось — это подтвердить в загсе свое желание связать судьбу не с заявленным ранее гражданином Горожаниновым, а с Дидковским. Даже маме с папой ничего объяснять не пришлось — разговор с будущими родственниками Валерий тоже взял на себя. Елизавета Николаевна лишь один раз спросила у дочери:

— Лариса, ты уверена?..

И, увидев в ответ лишь совсем неуверенное пожимание плечом, перестала дергать несчастную невесту.

До самой свадьбы Лариса надеялась, что Гена одумается, что прибежит умолять ее о прощении. Придумывала в уме всяческие козни, всевозможные наказания. И в то же время была абсолютно уверена, что не сможет его наказать, простит сразу, не раздумывая. А Валера… А Валера — он самый замечательный, самый близкий друг, он обязательно поймет, он непременно простит, и даже не подумает обижаться. Только рад за нее будет…

Даже в день свадьбы Лариса еще надеялась на чудо. Сначала дома, прихорашиваясь перед зеркалом. Все прислушивалась к звонкам — не идет ли Геночка, не пора ли прекратить весь этот спектакль? Потом у подъезда до последнего момента оттягивала посадку в шикарное авто со стилизованными кольцами на крыше. Все крутила головой, выискивая среди многочисленных гостей и любопытных соседей его, бесконечно любимого. И в загсе, едва не теряя сознания во время торжественной речи казенной дамы, официальной представительницы государства российского. И позже, в ресторане, когда изрядно подвыпившие гости без конца орали 'Горько', вновь и вновь заставляя целоваться новобрачных. До самого последнего момента ждала, готовая сорваться по мановению Генкиного пальца. До самой брачной ночи…

Не пришел… Не спас… Не забрал ее из благородных рук спасителя Дидковского… И только тогда Лариса поняла, что Геночка Горожанинов, самый-самый любимый человек в целой вселенной, навсегда остался в прошлом. Потому что если бы он даже и появился наутро после брачной ночи, она уже не смогла бы изменить того, что произошло. Но Гена не появился и наутро. Не увидел грустного взгляда свежеиспеченной замужней дамы, не испугался неестественной бледности ее обычно смуглого лица.