Лариса никогда не была злопамятным человеком. И в данной ситуации, когда рядом с ней осталась одна только Сливка, тем более не собиралась помнить все ее мелкие и не очень пакости.
— Конечно прощаю, — улыбнулась Лариса.
— Всё? — переспросила Сливка. — Всё-всё, абсолютно? Оптом? Тогда так и скажи: всё прощаю, весь список, оптом.
— Что за глупости? Сказала же — прощаю, уже простила, и хватит об этом!
— Нет, — настаивала Юлька. — Так и скажи, слово в слово: прощаю тебе, Юля Сметанникова, все обиды, все подлости, прощаю все до единой, оптом. Скажи, так надо!
— Кому надо? — возмутилась Лариса. — Что за очередную ерунду ты придумала? Отстань, сказала же — все в прошлом, проехали. И отстань от меня.
— Нет, скажи! — требовала Сливка. — Иначе это всегда будет стоять между нами. Скажи полностью, слово в слово!
Лариса сдалась с легким вздохом:
— Ну хорошо, хорошо, — повторила вслед за Сливкой, как заученный урок, как молитву: — Прощаю тебе, Юля Сметанникова, она же Сливка, все твои грехи и прегрешения в полном составе, оптом. Всё, легче стало?
— Да, — беззаботно воскликнула Юлька. — Вот теперь мне действительно стало легче!
… Почему вдруг Ларисе вспомнился этот разговор столетней давности? Почему она вообще все чаще и чаще в последние дни стала возвращаться в прошлое? Что она ищет там, что оставила, что потеряла? Все семь лет замужества была довольна собственной жизнью, а теперь вдруг проснулись какие-то смутные сомнения. В чем она сомневается, в чем? В том, что Валера ее любит? Вот уж нет, и тени сомнения в его любви. Неизвестно, что двигало им в тот момент, когда он предложил Ларисе такой оригинальный выход из более чем сложной ситуации. Но все его последующие действия, все слова и поступки были наполнены искренней неподдельной любовью. Мало того, что помог ей избежать позора, мало того, что вытянул, образно говоря, из пропасти, из пасти смерти, так ведь и действительно сумел-таки перевести стрелки злословия с Ларисы на Горожанинова. Это тому потом выражали сочувствие все знакомые и соседи, это над ним потешались втихомолку: 'Что, Генка, обскакал тебя Валерка Дидковский? То-то!'
Нет, не Валеркина любовь ее беспокоила, и не ее отсутствие. Тогда что? Правильность собственного выбора? А был он у нее, выбор?! Если альтернативой было самоубийство — то разве это можно считать выбором? Или она должна была перешагнуть через собственную гордость и принять на себя бесчисленные насмешки окружающих? Да ради чего?! И разве она хотя бы один разочек за все эти семь лет пожалела о своем решении? Глупости, конечно же нет! Она наоборот была преисполнена благодарности Валере за то, что спас ее от позора. Именно за это и полюбила его, за бесконечное благородство, за то, что ни разу не напомнил о том, что женился-то на ней сугубо из жалости, или, быть может, из сочувствия.
Нет, не это ее беспокоило. Тогда что? Почему вдруг вспомнились Сливкины слова? Что разбередило ее душу?! Неужели удивление в глазах Андрея, когда он узнал об отсутствии у нее каких-либо увлечений? Неужели ей так дорого его мнение о ней? Дорого?! Да — вынуждена была согласиться Лариса, да, да, ей действительно стало очень важно, что о ней думает одноклассник Андрюша Николаенко, о котором она уж давным-давно и думать забыла. Что происходит?!!
Они сидели на скамеечке у самого забора огороженной огромной собачьей площадки. Бедолага Ронька страдал от деспота тренера, равнодушного к его бесконечному очарованию, выполнял короткие четкие команды с несчастным обиженным видом. Лариса наблюдала за ним, но незаметно для самой себя то и дело переключала внимание на мысли о прошлом и настоящем. Андрей сидел рядом и не пугался затянувшейся паузы, как когда-то в пору далекой юности. Поглаживал свое маленькое сокровище, свои два килограмма очарования с бантиком, и молчал. А может, тоже думал о чем-то, пытался разобраться в собственных проблемах? Так или иначе, а молчать вместе с Андреем Ларисе почему-то было очень уютно. Так естественно было сидеть вот так рядышком, и молчать, молчать, молчать, не ощущая от молчания ни малейшего неудобства…
Маленькая принцесса, лежавшая ранее свернувшись калачиком на коленях Андрея, вдруг сладко-сладко потянулась и вывернулась, подставив под его ласковые руки крошечное, почти голенькое пузико. Андрей засмеялся:
— Вот она, тяжелая собачья жизнь! Что тут еще скажешь! Между прочим, она тебя признала. Вот эта поза, брюшком кверху, у собак обозначает максимальное доверие к окружающим. Она обожает лежать на спинке, но раньше, когда ты была рядом, она себе такой роскоши не позволяла. Лежала вроде и мирно, но в любой момент готова была к отражению атаки — хоть и маленькая, а все равно защитница. А теперь признала — видишь, как расслабилась. У собак живот — самое уязвимое место, именно поэтому они и могут позволить себе лежать на спине только при условии абсолютной безопасности.
— Ну да, — улыбнулась Лариса. — Мне эта тяжелая собачья жизнь тоже очень хорошо знакома. И эта поза тоже. Твоя хотя бы маленькая, крошечная, а мой кабанчик вот так разляжется прямо в проходе кверху брюхом, а ты его обходи десятой дорогой, чтобы ненароком не разбудить. А то и в любимом кресле мамы Зольды устроится — фиг выгонишь. Такой разбалованный — ужас! Одно дело йоркшира баловать, и совсем другое — большую собаку. Далматин-то он тоже вроде как декоративный, но только благодаря шикарной своей окраске. А так-то — не малыш, не для баловства собака. Я его, конечно же, безумно люблю, но если бы ты знал, как я хотела йоркшира!
— Тогда почему не купила? Почему не настояла на своем? — удивился Андрей. — Для меня это так странно — любишь йорков, а покупаешь далматина.
— А что делать? Если у меня был выбор: или далматин, или вообще никакой собаки. Что бы ты выбрал?
— Я бы выбрал только то, что захотел сам. И никому не позволил бы решать за себя. Я тебя, Лариса, как-то не понимаю. Ты на самом деле такая инфантильная, или играешь какую-то странную роль? Ты ведь раньше такой не была. Или я тебя просто плохо помню? Или не понял тогда, в школе?
— Инфантильная? — возмутилась Лариса. — Да ты что? Да я…
И осеклась. А чем она может возразить, разве у нее есть какие-то доводы против этого утверждения? Инфантильная… Слово-то какое отвратительное, бесформенное, расплывающееся, как растаявшее мороженое. Инфантильная? А хуже всего в этом слове было то, что в эту секунду Лариса поняла, что только этим словом ее и можно назвать. С виду такая вся холеная, стройная, ровненькая, гордая. Красивая, как не устают в один голос повторять Валера и мама Зольда. А что у нее внутри? Кем она ощущает себя на самом деле? Кем?!
— Инфантильная… — расстроено повторила она. — Инфантильная… Какой ужас…
И она едва не заплакала, да вовремя вмешался звонок мобильного. А разве можно отвечать со слезами в голосе? Мама Зольда ведь перепугается за нее, начнет переживать, позвонит Валерику, прикажет ему немедленно отыскать ее, вернуть домой целой и невредимой. И Лариса взяла себя в руки:
— Да, мам Зольда! Ну а где же еще? Вон он, бегает. Ой, мам Зольда, видели б вы его сейчас! Бедненький, хвост поджал, ушки поджал… Ну конечно, это не мы с вами, тренером он не очень-то покомандует. Да, мам Зольда, конечно, домой, а куда мне еще деваться? Нет, не раньше, чем через пару часиков. Валере? Хорошо, мам Зольда, позвоню. Хорошо, прямо сейчас и позвоню. Да, хорошо. Пока.
Едва нажав кнопку отбоя, тут же набрала номер мужа, лишь коротким жестом попросив Андрея подождать еще минуточку.
— Валера? Как ты? У тебя все в порядке? Мне мама только что звонила, она очень о тебе беспокоится. Говорит, ты какой-то не такой вчера пришел. Ты уверен? Может, мне к тебе подъехать? Нет, я сейчас с Ронькой на тренировке, ты забыл? Не надо? Ну, как хочешь. Ты сегодня опять поздно? Хорошо, дорогой. Тогда до вечера. Целую…
Телефон безвольно повис на пестром шнурке.
— Лар, ну вот что ты делаешь? — возмутился Андрей. — Ты же только что ужасалась, во что превратилась. И тут же снова это делаешь!