— Я все забываю тебя спросить, — сказала Аня. — Тебе мужик звонил?

— Какой мужик?

— С попугаем.

— Звонил.

— Ты ему помогла?

— Помогла.

— А поподробнее? Из тебя последнее время слова клещами не вытащишь.

— Да я сама себе не рада. То выкладываю всю подноготную, то молчу, как деревенская дурочка. Наверное, это последствия облома с Геной-Вагинаком. А этот твой Потапов… «У меня, — говорит, — Вера Петровна, такое чувство, что вы боец невидимого фронта. Сколько с вами общаюсь, а кроме того, что вы нотариус, ничего мне о вас не известно».

— А сколько он с вами, Вера Петровна, общается? — заинтересовалась Аня.

— У тебя одно на уме!

— Вообще-то у меня на уме два. Нет, даже три! — доверительно сообщила подруга. — Но об этом потом. Давай выкладывай. Это же я тебе клиента сосватала, значит, несу за тебя ответственность.

— Ну, если ответственность, тогда конечно, — вздохнула Вера. — В общем, ничего интересного. Сначала меня облаял его попугай. Представляешь, снимает лапой трубку, кладет на стол и говорит всякие гадости! Потом мне пришлось тащиться в Москву, на Цветной бульвар! Так этот деятель еще и опоздал на полчаса. Ну ты представляешь?! Я из Жуковского, после работы! «Извините, — говорит, — Вера Петровна, застрял в пробке». Как будто он только вчера с дерева спустился и не знает, какое в Москве движение! Думает, если он на большой машине, то правила приличия на него не распространяются. Я, между прочим, тоже не на «Запорожце» катаюсь. Каталась… — поправилась Вера и сразу сникла.

— Да ладно, Верка, не отчаивайся. Что ни делается, все к лучшему.

Вера собралась было вступить в дискуссию, но передумала и благоразумно вернулась к прерванной теме.

— Подъезжаем к бабулькиному подъезду, а там уже его бывшая мечется, как подопытная крыса в клетке. Ну и мымра, я тебе скажу! Нет, может, она раньше была ничего, — великодушно решила Вера соблюсти объективность, — но сейчас! Вся прокуренная, пропитая, под глазом синяк замазанный, злая как собака. На меня ноль внимания, кило презрения, словно это не я им одолжение делаю, а они мне великую милость оказывают.

Поднялись в квартиру — обе хохлушки на месте. Ну ты помнишь, в чем там дело. Чистота, как в реанимации. Пирогами пахнет. Старушка вся ухоженная, в белом платочке. «Ну, — думаю, — к нашему приходу расстарались, чтобы, значит, товар лицом показать». А потом вижу, нет, это их естественное состояние. Понимаешь? Две несчастные тетки приехали на чужбину из родного гнезда, вкалывают на рынке, как колодочные рабыни, пока их гарные хлопцы на родине горилку лакают и салом закусывают. А они, значит, им здесь деньги на эту самую горилку зарабатывают и чужую старушку обихаживают, как мать родную, за то, что им этот угол бесплатно сдали. И в мыслях они не держали никакого криминала, и видно было, что обидно им очень за такую напраслину, но молчали, конечно. Хозяин — барин, да и угол бесплатный потерять страшно.

А мне угол снимать не нужно, я молчать не стала, когда эта стервоза потребовала дарственную ей оформить. Как представила, что она после того и с квартирой сделает, и с чистенькой старушкой, не говоря уж о хохлушках, так насмерть и встала, как Красная Армия под Москвой. «Или, — говорю, — оформляем завещание, или я немедленно уезжаю». «Да какое, — орет, — твое собачье дело?! Тебе деньги платят, а остальное тебя не касается!»

Но этот твой Потапов, надо отдать ему должное, в момент укоротил свою бывшую. «Умою, — говорит, — руки и ни копейки больше не дам, если сейчас с этой проблемой не покончим».

В общем, подписали все бумаги, собрались уходить. А хохлушки стол накрыли, не пускают, надо, мол, обмыть сделку, а то добра не будет. Эта алкоголица, как бутылку увидела, повеселела, всем все простила и сразу вырубилась. Ну а мы поужинали — невозможно было ни оторваться, ни вырваться: так все вкусно и такие они радушные хозяйки. Песни нам пели украинские, так хорошо, задушевно. Я тоже пару рюмок выпила, но, конечно, не вырубилась.

Время позднее, засобирались мы домой, а подругу боевую там оставили в виде бревна, с собой не повезли. В машине тепло, уютно. Потапов музыку включил, полез с расспросами, но быстро сник, сам стал рассказывать, интересно, про то, как плавал по морям-океанам, про своего попугая. За окошком темно, музыка тихонько играет, Потапов сказки сказывает — то ли сплю, то ли бодрствую.

Вдруг вижу, он куда-то в лес заворачивает! Я заорала как сумасшедшая, в руль вцепилась. Он по тормозам! Я носом в лобовое стекло. Кровь пошла…

— Господи! Страсти какие! — ужаснулась Аня.

— Я кричу: «Вам это с рук не сойдет! Все знают, что я с вами уехала!» А он ощерился: «Спасибо, что образумили. А то я совсем уж было собрался вас порешить и труп ваш хладный в лесу закопать, но теперь, конечно, воздержусь». «А зачем, — спрашиваю я, — вы в лес повернули?!» «Да я, — говорит, — хотел на минуту домой заскочить, покормить попугая. Мы как раз мимо проезжали. Если вы, конечно, не возражаете». Я говорю: «Так надо было сначала разрешения спрашивать, а потом уже в лес заворачивать, а не наоборот!» «Да я, — говорит, — думал, вы спите. Не хотел тревожить…»

— Неужели поехала?!

— Ты только ничего не подумай! — заволновалась Вера. — Мне просто хотелось взглянуть на его попугая. Ну и конечно, интересно было посмотреть, как он живет.

— Ну и как он живет?

— Нехило, — усмехнулась Вера. — Сказал, что когда развелся со своей сколопендрой, оставил ей квартиру, а сам долго снимал углы и только недавно построил себе таунхаус и потихоньку его обживает. Сосновый бор, охраняемый поселок, симпатичные финские домики. Не эти безумные красные коробки, а, знаешь, такие приземистые, светлые, с коричневой черепицей.

В доме, конечно, черт ногу сломит! Можешь себе представить — холостяк в стадии переезда?

Попугай вышел нас встречать, как пай-мальчик. Потапов ему: вот, мол, Кеша, познакомься, это наша гостья, Вера Петровна. Молчит, как партизан на допросе. Я говорю: «Кормите быстрее своего питомца и поехали, а то уже очень поздно, а мне завтра с утра на работу». А он: «Не знаю, как перед вами оправдываться, но у меня бензин кончился, а здесь его, как понимаете, взять неоткуда, так что придется вам сегодня ночевать в моей берлоге». Я так и села.

— Ну ты, Верка, даешь! — восхитилась Аня. — А говорила, ничего интересного! И что ты сделала?

— А что мне оставалось делать? Я же ночью не выберусь из этой глухомани. Сказала ему, кто он такой есть. Он разозлился. «Никто, — говорит, — не собирается посягать на вашу невинность. Если, конечно, вас именно это тревожит. Но может быть, вы боитесь не совладать с собственными инстинктами? Так здесь вам ничего не обломится — вы совершенно не в моем вкусе». Ты представляешь, какой нахал?!

В общем, показал он мне мою комнату. Запоров, естественно, никаких. «Ну, — думаю, — живая не дамся». Даже раздеваться не стала, прикорнула на диванчике, как командировочный на вокзале. Только задремала, слышу — дверь со скрипом отворяется. Я вскочила, сердце бьется, смотрю в черный проем — нет никого. «Сквозняк, что ли?» — думаю. И вдруг — шаги. Не в коридоре, в комнате! Я вся похолодела. Хочу закричать — и не могу. Как в кошмарном сне. А на полу от фонаря за окном полоса света. И я вижу, как в эту полосу входит попугай!

— О Боже! — выдохнула Аня. — А я думала, Потапов!

— Да оба они одним миром мазаны! — в сердцах отмахнулась Вера. — Я его спрашиваю, попугая этого: «Что пришел, Кеша? Не спится тебе?» А он как заорет дурным голосом: «Жрать давай, шалава! Чего скалишься?» Я чуть в обморок не упала.

— О! — оживилась Аня. — Это его любимое выражение!

— Это, по всей видимости, любимое выражение его хозяина! — ядовито обличила Вера. — «Может, — говорю, — тебе еще перья почистить?» А он клювом щелкает. Страшно! «Сейчас, — думаю, — долбанет по темечку, и никто не узнает, где могилка моя». Вот вроде безмозглая птица, а такое впечатление, будто все понимает.

Смотрю, веник стоит в углу возле двери. «Ну, — думаю, — берегись! Сейчас я тебя, гада, отсюда вымету!» А он почуял, чем дело пахнет, по комнате мечется и верещит истерически, как резаный: «Эвакуируйте людей! Эвакуируйте людей!» Я за ним с веником. Дурдом, одним словом. Наконец загнала его в угол, только веник подняла, а он видит — деваться некуда, головку склонил и так кротко, проникновенно спрашивает: «Хочешь чаю?»